Семен Бытовой - Багульник

Агурский район по своей территории был не так уж мал, но заселен меньше чем на четверть, коренного населения тоже было не густо - около трехсот пятидесяти орочей, почти все они жили в Агуре, и Щеглов постоянно говорил: "Хоть мал золотник, а дорог!" - и требовал, чтобы к нему, "золотнику", проявляли особую заботу. И добросердечные орочи верили Сергею Терентьевичу и запросто шли к нему в райком партии со своими радостями и бедами.

Ольга была свидетельницей такого эпизода. Когда в Агур пришло известие о повышении заготовительных цен на пушнину, орочи целой делегацией явились к Щеглову. Он вышел им навстречу, с каждым поздоровался за руку, усадил за стол.

- С чем, друзья мои, пожаловали в такой ранний час? - спросил Сергей Терентьевич, хотя догадывался "с чем", но виду пока не показывал.

Старый охотник, бессменный бригадир Аким Иванович Акунка сказал:

- Наш брат, ороч, пожаловал спасибо тебе говорить, Серега. Его слишком правильно постановил. Сам знаешь, нынче много стрелять пушных зверей не можно, закон не велит, мало-мало, конечно, стреляем, однако деньги давали, как прежде, одинаково. Расчету не стало на охоту ходить. А нынче за каждый хвост пушнины вдвое дороже платить будут, расчет, однако, есть, - и, поднявшись со стула, протянул Щеглову руку. - Так что спасибо тебе, Серега.

- Что же ты, Аким Иванович, - с заметным смущением ответил Щеглов, меня благодаришь, ведь не я лично новые цены установил. Это Советское государство, партия наша так решила.

- Ты, однако, тоже партия, Серега! - твердо заявил Акунка и повернулся к своим охотникам: - Верно я сказал?

- Верно, Аким Иванович!

- Слышал, что народ говорит?

- Слышал, конечно, Аким Иванович, - сказал Щеглов и добавил: - Тогда разрешите, друзья мои, от вашего имени передать в обком партии, что вы одобряете новые цены, а обком, в свою очередь, передаст повыше, в Москву. Так оно правильно будет!

- Пускай в Москву, чего там! - согласился Акунка.

Если бы не дружеская поддержка Сергея Терентьевича, думала Ольга, в тяжкие для нее дни разрыва с мужем, она бы, наверно, бросила на середине свою работу над диссертацией. Были такие минуты отчаяния, когда она решала бросить все... Однако прозорливый Щеглов, как она ни старалась быть от него подальше, каким-то образом узнал, что с доктором Ургаловой происходит неладное, и не замедлил вызвать ее в райком будто по другому поводу, а в нужный момент, издалека как бы, заговорил о ее научной работе, и, как только Ольга обронила: "А нужно ли, Сергей Терентьевич?" - он достал из ящика стола свою заветную записную книжечку, торопливо полистал ее и, найдя нужную запись, произнес: "Вот здесь, Ольга Игнатьевна, среди наиважнейших народнохозяйственных вопросов числится и ваша диссертация. Так что, уважаемая, не думайте руки опускать, продолжайте свою работу, а мы вам поможем!" И когда она спросила, откуда ему стало известно, что она опускает руки, он откинулся на спинку кресла и сквозь веселый смех ответил ей: "На то и сидим здесь, чтобы знать!"

Позже, когда она уезжала в Ленинград на защиту, Щеглов с Костиковым пришли на станцию, и в руках Сергея Терентьевича был большой букет багульника, должно быть только что собранного в тайге, потому что цветы мокро поблескивали от росы. Вручая Ольге букет, Щеглов стал извиняться, что по такому торжественному случаю следовало бы преподнести букет горных пионов, а не этих "шаманьих цветов", как здесь называют багульник, и, глянув на Катю, признался:

- Это она, Катюша моя, сказала, что вы больше всего любите багульник, я и поверил.

- Она правильно сказала, - смущенно произнесла Ольга, принимая букет, - а то, что они "шаманьи цветы", меня ничуть не смущает...

Тут вмешался Костиков:

- Сможете в пути при их содействии вызвать добрых духов и попросить удачи на защите, - и засмеялся собственной шутке.

- Наверно, так и придется, Петр Савватеевич, - в тон ответила она.

Вспоминая все это, Ольга не сразу услышала, как в Москве - динамик был в другой комнате - часы на Кремлевской башне стали отбивать полночь, и как о чем-то необыкновенном и удивительном, будто впервые, подумала, что в Агуре уже рассвело и над зеленой, в багряной листве, осенней тайгой, над скалистыми сопками встает солнце.

2

Уже заняв свое место в самолете, Ольга не смогла освободиться от чувства робости и внутренне осуждала себя за это: летят же люди и одни, и целыми семьями, с крохотными детьми. Чтобы как-то отвлечься, она стала примерять ремни. Тут явился высокий, плотного сложения моряк с зачесанными назад седоватыми волосами и, поздоровавшись с Ольгой, сел рядом.

- Рано приторочить себя вздумали, - сказал он. - Это при взлете, когда зажжется табло!

- Лечу впервые, прежде ездила поездом, - смущенно призналась она.

- Нет уж, увольте, трястись полных семь суток на колесах, трижды в день ходить через чужие вагоны в ресторан съесть гуляш с подливкой...

Выяснив из дальнейшего разговора, что Ольга врач, он схватил ее руку, сильно потряс:

- Значит, коллега!

Ольга уставилась на него с удивлением - так он не был похож на врача.

- И тоже с Севера? - спросил он.

- С ближнего!

- А я с самого-самого дальнего, - и назвал порт на Охотском побережье.

Тем временем в самолете уже заняли все места и бортпроводница стала рассказывать об ИЛ-62, что этот воздушный лайнер является флагманом Аэрофлота и только недавно, сменив ТУ-104 и ИЛ-18, начал совершать беспосадочные рейсы из Москвы в Хабаровск; что рейс рассчитан на семь часов двадцать минут, а при попутном ветре - ровно на семь! Затем перешла на английский, и так свободно, что даже не понимавшие чужой язык слушали, боясь упустить слово. Были ли англичане в самолете или не были, никто не знал, а японцы были, и, когда бортпроводница закончила, один из японцев как-то странно, одними зубами, улыбнулся и сказал:

- Оцен хорсё! О'кэй!

Зажглось табло, пассажиры пристегнули ремни, гулко взревели моторы. Глянув в иллюминатор, Ольга заметила, что самолет уже оторвался от земли и, слегка качнувшись на вираже, пошел вверх. Она ощутила неприятный гул в ушах, слишком давило на перепонки; морской доктор, - звали его Леонид Иванович, - заметив, как она изменилась в лице, посоветовал пососать леденец, а лучше всего делать частые глотательные движения.

- Спасибо, постараюсь!

Ей и в самом деле от этого сделалось легче, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Вскоре, когда самолет лег на курс, не стало слышно даже гула моторов, в салоне было уютно, исчезло всякое ощущение полета.

Леонид Иванович спросил:

- Не возражаете, коллега, если я закурю?

- Пожалуйста, курите!

Он выдвинул из подлокотника кресла пепельницу, закурил сигарету и после каждой затяжки рассеивал ладонью дым, чтобы он не попадал на Ольгу.