Поль Виола - Мраморное поместье [Русский оккультный роман. Том XIII]

Это, быть может, самые трогательные страницы дневника, но я не буду задерживать на них внимания читателя. Я отмечаю только, что эта потеря завершила начавшийся ранее перелом в душе Мары: девушка почувствовала в полной мере гнетущее одиночество и безысходное разочарование в жизни.

Вместе с тем, властным, почти поглощающим объятием охватывает Мару мистицизм. По этому пути мысль направляется двумя быстро совершившимися на ее глазах кончинами, из которых гибель Анютки, конечно, влияет главным образом. Как истинная дочь народа, Анютка пред концом обнаружила свою полную, через край души переливающуюся, непререкаемую веру в загробную жизнь. Все то, что сказано было умиравшей в бреду ли горячки, в долгие ли часы медленного угасания с глазу на глаз с подругой, все, что говорится в страстном экстазе, все, что шепчется медленно, с перерывами, когда страшная тишина дышит реальностью смерти и доказывает недосказанное, когда кажется, что в ясновидящих глазах подруги уже видишь марево потустороннего, странным волнением захватывающее сердце, все то, что в жуткой тиши переливается прямо из глаз в глаза, из одной души в другую, все это неодолимой силой захватило Мару. На многих страницах дневника мысль ее неотлучно носится около всего сказанного Анюткой во время болезни; припоминается весь раньше почерпнутый у подруги запас народных верований: о непокойных домах, где являются призраки, о душах самоубийц, блуждающих у перекрестков, о тех, кто приходит просить молитв или же, терзаемый невыполненной земной долей, просит ее завершения, кто сам за гробом любит и заботится о живых, кто терзается там совестью и приносит покаяние и многое другое. Все это углубляется Марой до степени почти философского созерцания, и потусторонний мир тем более становится убежищем ее мечты, чем глубже пессимизм разъедает ее душу. Быть может, и раньше Мара бессознательно испытывала на себе влияние странной обстановки Мраморного поместья, но только теперь внимание ее сознательно останавливается на экзотической причудливости фонтанов, мостов и плит из мрамора, Бог весть откуда и когда привезенного.

«Sono stanca», странная надпись над крестом, где, должно быть, зарыт кто-то, производит на нее сильное впечатление. Из словаря она узнает значение надписи: «Я устала…» Это совпадает с ее настроением, слова кажутся красиво звучащими, ей хочется знать итальянский язык. И тут у нее впервые является мысль о какой-то залитой солнцем, у моря раскинутой, утопающей в зелени и пене «ослепительно дальней стране…» Прошу читателя заметить, что это не совсем обычное сочетание слов: «ослепительно дальняя страна» я нашел в дневнике Мары ранее, чем мне пришлось его прочесть вторично при обстоятельствах столь странных, что я совершенно отказываюсь от всякого к ним комментария.

Раутский не был сразу забыт Марой. Она долго мучительно вспоминала о нем, стараясь найти оправдание или объяснение для предмета своей первой девической любви, пытаясь как-нибудь найти выход из противоречия между тем, что создано было искусством Раутского, ее юными грезами и тем, что неумолимо доказывали факты.

Если можно так притворяться, то где же истина и где ложь, и как отличить одно от другого, и не все ли лживо в этом мире?

Истиной была чистая, пылкая душа Анютки, но почему же ей так рано пришлось уйти в другой мир? не потому ли, что только там приют истины?

Вывод этот все чаще навязывается Маре и, в конце концов, нераздельно овладевает всей ее душой. «Да, только там истина, там возможна и истинная любовь, и счастье… Может быть, оно совсем не похоже на нашу жизнь, совсем, совсем другое, мгновенное, как видение, странное, как сон, но только истинное, чистое и бесконечно красивое». Психологу, быть может, интересно было бы проследить, как невозможность оперировать иными образами, кроме земных, сочетаясь со страстным желанием девушки представить себе потусторонний мир, направляет фантазию к картинам юга, не виданного Марой, но до известной степени знакомого по описаниям; как одно представление до такой степени смешивается, чередуясь с другим, что стремление девушки к югу приобретает болезненно повышенный, экстатический характер.

Но главное, что дает толчок первому тяготению Мары на юг, это странная обстановка «Мраморного поместья». Я уже говорил о самом мраморе, о могильной надписи на итальянском языке.

Мне следует еще добавить, что в некоторых комнатах барского дома в стены были вделаны большие мраморные плиты и на них золотом нанесены стихи. С двумя стихотворениями нам придется познакомиться впоследствии, и тогда читателю станет яснее, каковое влияние они оказывали на Мару.

В дневнике Мара много говорит о мучениях какой-то княгини, бывшей владелицы Мраморного поместья, но нигде в точности их не приводит. Пульс страстного бреда молодой девушки все учащается, и Мара доходит до галлюцинаций. Чтобы дать о них представление, я позволю себе привести несколько страничек дневника.

«Нет, это был не сон. Ведь я очнулась в Мраморной комнате, а легла у себя. Значит, это было так, что я зажгла свечу и вышла. Почему же еще с вечера я зажгла лампады вокруг Мраморной комнаты и все урны наполнила водой?

Почему никогда раньше мне не приходило это в голову, а в этот день с утра я об этом думала? Почему крыша показалась мне стеклянной, когда она железная? Я ясно помню, как вошла и, когда увидела луну через крышу, уронила от изумления свечу… А комната так и осталась освещенной лунным сиянием, и лилось оно через стеклянную крышу. Я сразу заметила, что кровать была переставлена.

Я посмотрела туда, где она раньше стояла: изголовьем к мраморной плите со стихами… Мне показалось, что плита совсем чистая и стихов нет. Тогда я подумала сначала, что сплю, потом, что в отблесках мрамора мне их не видно, и сделала несколько шагов. Нет, луна ярко озаряла мрамор, и на нем не было ни единого пятнышка, ни одной буквы.

Я смотрела на чистый мрамор и постепенно шаг за шагом стала ощущать, как мною овладевает чья-то сила, которой должна была подчиняться, и в то же время почувствовала, что в комнате, кроме страшной этой силы, есть еще кто-то и что нужно обернуться. Я обернулась и увидала его. Кто это был? Страх мой прошел, мне только хотелось видеть: кто это? Какой он? В углу комнаты была тень. Там он сидел у стола, подпирая голову руками… Я сразу почувствовала, что у него большое горе. Даже в тени я хорошо видела его одежду. Это офицерское платье с ментиком, такое, каких теперь нет. Я чувствовала, что он молод, хотя волосы белые. Нет, это не его волосы — это парик. Но почему я не могу видеть его лица? Точно облако мне закрывает его лицо, и я чувствую, что та самая владеющая сила не позволяет мне увидеть…