Николай Лесков - Святой остаток

– Дяденька, а дяденька? – прижимался малолеток к сумрачному рудокопу.

– Чего? – шепотом спрашивал тот.

– Иван… старик-от, кого он видит?

– Молчи… Сила ведет… Нездешняя сила!..

Эта штольня принадлежала еще Воскресенскому руднику. Ее давно бросили, выработав всю руду. В крепкой породе трудились здесь. До сих пор незыблемо стоят стены и своды. Тут Иван вдруг остановился.

– Что ты?

– Стоит… Он стоит… Слышите?.. Слышите?.. – и Иван наклонился вперед, словно стараясь не проронить каких-то звуков. Вдали, где-то в стороне, слышались, действительно, странные глухие стенания. Ключ ли там бился в своей черной темнице? Оседала ли земля где-нибудь? Воздух ли проникал сквозь неведомые жилы?..

– Страшное дело было… Тут кровь пролилась, помню! – словно про себя шептал старик, оглядывая место. – Тут… Вот… Он его ударил кайлом в голову… Словно Каин… Зарыли… Иду, Господи, иду!..

И Иван опять двинулся вперед.

Штейгер припомнил, что когда-то давно-давно поссорились здесь двое рудокопов. Братья они были. Старший, раздраженный насмешками младшего, поднял кайло и острым концом ударил его. Тот и не крикнул даже. Как сноп свалился к стене… Да, должно быть, его и зарыли здесь.

Чем далее, тем людям, шедшим за стариком, становилось страшнее и страшнее. Куда он ведет их? Что будет, если они совсем затеряются в запутанных переходах этих штолен, подземных жил, где десятки лет стояла тишина. Казалось, самый мрак здесь ужасался этой толпы растерянных рудокопов. Они бы остановились, но где же спасение? Позади его нет. Там верная гибель. Здесь еще, нет-нет, да и являлась надежда на что-то чудесное, что-то поддерживавшее Ивана, вернувшее ему на несколько часов молодость для спасения товарищей. Те, кто не верил Ивану, не могли отделиться. Что бы они стали делать одни среди безмолвия и тьмы? Теперь всем надо было быть вместе: если и умереть придется, так на миру.

Скоро они, впрочем, поняли, что в старой штольне их ждала немедленная гибель. Не успели они и часа пройти за стариком, как далеко позади послышался глухой и продолжительный шум. Шум этот близился и близился. Он точно гнался за ними, хотел их настигнуть. Им почудилось, что он последними своими отзвучиями замер где-то близко-близко… чуть ли не тут, за стеной. Было ясно одно: их штольня, та, в которой они работали, и та, откуда только что ушли, осели, провалились. Оставайся они там, их ждала бы участь товарищей, головы, руки и ноги которых там торчали из-под глыб влажной, завалившей их земли.

Сотрясение передалось и сюда. Со сводов посыпались комья земли. Над самим стариком внезапно опустился громадный камень сверху; направо стена подалась вперед. В сильном страхе люди бросились было вперед, да Иван остановил их. Были малодушные, кидавшиеся на землю, товарищи их подымали и подгоняли. Подземная жила, по которой они шли теперь, все узилась и узилась. Сначала толпа двигалась по пяти человек в ряд, – теперь едва-едва можно было идти по двое. Еще несколько минут – и пришлось гуськом идти, один в затылок другому. Штейгер пропустил всех вперед мимо себя и сам остался сзади. Он, один из немногих не растерявшихся, боялся, чтобы кто-нибудь не остался пластом на мокрой земле, приникнув к ней в порыве слепого ужаса.

Подземный ход продолжал сужаться.

Однако Ивана не смущало это. Он шел так же уверенно. Он все так же ясно видел перед собой белый облик, бросавший в окружавший его впереди мрак таинственное яркое сияние. Изредка старик шептал ему: «Иду, Господи, иду», – и всякий раз это восстановливало его силы.

И теперь, когда уже локти его рук упирались в стены, а каменный свод повис над самой головой, так что факел пришлось держать на весу перед собой, старик нимало не сомневался, что его ведет Христос, что Бог указует ему дорогу. Люди позади задыхались, потому что густой дым факелов наполнял всю эту жилу и дышать было трудно. Тут стоял спертый воздух, казалось не освежавшийся несколько лет. Это сейчас же стало заметно по пламени. Оно вытягивалось бессильно, точно отыскивая кислород для дыхания, и потом падало, едва-едва решаясь осветить густой мрак рокового хода.

Иван шел, шел и разом остановился.

Перед ним точно выросла груда земли. Тут был конец ходу. Глухой, он упирался в эту черную массу. А между тем сомневаться было нечего, старик видел теми же широко раскрытыми глазами, как светлый призрак прошел насквозь. Он там уже, за этой, откуда-то навалившейся стеной.

– Тут, остановился Он, тут!.. – и Иван бессмысленно протянул вперед свою костлявую руку.

Штейгер решился попытать последнее средство.

– Рой, ребята. Нужно пробить себе дорогу…

И сам в то же время сомневался, есть ли там дальше что-нибудь, кроме тех же стихийных масс земли, руды и камня. К счастью, тут было чуть-чуть пошире. Трое в ряд могли стать на работу. Живо закипела она. Пламя все больше и больше съедало воздух… Все тусклее и тусклее горели факелы… Со свистом и шипением клубился дым, застилая глаза и одуряя рудокопов… Тем не менее кайла и лопаты глубоко уходили в довольно рыхлую землю.

Иван, прислонясь боком к стене, смотрел вперед. Он знал, что там, за этой черной массой земли и камня, ждет его знакомый с детства призрак.

– Живьем в могилу попали! – шепчет кто-то.

– Пропадешь, что червь в земле…

– Есть ли что? – громко, нарочно громче, чем следует, спрашивает штейгер.

Но рудокопы, обливаясь потом, все так же упорно продолжают свою работу.

Прошло полчаса; люди, задохнувшиеся наполовину, лежали пластом. Некоторые сами лицом в землю бросались, точно им хотелось не видеть этого ужаса, ужаса смерти, здесь, в черной норе, за несколько сот сажен от поверхности земли. Медленнее, медленнее работали лопаты, пробиваясь вперед, в черную стену, загородившую дорогу.

Вот и последние рудокопы остановились. Больше сил не было. Тщетно высоко поднимались груди, горло сдавливало что-то, в виски приливала кровь, воздуха почти не было. Страшное сознание гибели проникало в душу. Теперь уже у несчастных не хватило бы сил уйти отсюда, из этой ужасной норы. Брошенные на землю факелы курились только, не освещая тяжелого мрака. Штейгер чувствовал, что голова у него кружится.

Вот у парня, стоявшего рядом, носом и горлом кровь хлынула. Кто-то бьется на земле, точно в припадке падучей. Проклятия слышатся… Винят друг друга, старика, штейгера… Где-то послышался крик. Какой-то рудокоп в агонии схватил за горло товарища, лежавшего рядом. Самому штейгеру казалось, что мрак этой жилы наполняется какими-то красными пятнами, что-то липкое, скользкое, влажное по самому лицу его тянется в лишенном воздуха пространстве.

Он собрал последние силы. Поднялся на ослабевших ногах, взял лопату… Ударил ею несколько раз в стену… Земля осыпается под этими ударами… Сверху каменное ребро висит. Лопата под него уходит. Глухо шурша, влажные комья падают вниз… А руки все тише и тише работают. Вот-вот лопата выпадет…