Николай Лесков - Святой остаток

Свод штольни здесь был выбит в цельной скале и только потому выдержал и устоял под могучим напором обмякших и сдвинувшихся с места горных пород. Вытесненная ими вода, подступая к ногам рабочих, разлилась дальше. В ней отсвечивались тусклые лампочки, широкой полосой ложилось пламя высокого поднятого вверх штейгером смоляного факела, дым от которого клубился в высоте над черным сводом.

– Пропали… Пропали головушки наши! – зарыдал кто-то.

Старик протискался вперед. Ни ему, ни другим некогда было обращать внимания на то, что вода уже подступила к щиколоткам. Прямо перед толпой лежала и с каждым мигом все больше и больше расползалась какая-то безобразная масса, в которой смешивались и камни рухнувшей шахты, и бревна лестницы, и мякоть прорытой ручьями горной породы… Вон бадья в ней опрокинута – ее сорвало с толстой цепи и снесло вниз…

Штейгер поднес факел ближе к какой-то круглой массе. Яркое пламя выхватило из мрака едва-едва выдававшуюся в черной земле голову рабочего с неестественно широко раскрывшимися глазами, окостенелый взгляд которых был устремлен прямо на огонь. Страшно было видеть эти вовсе не моргавшие ресницы, эти оскаленные белые зубы, эту рассеченную чем-то губу и глубокую рану в виске, сквозь которую проступил мозг, смешанный с кровью. Еще ниже, далеко ниже голов, из земли торчала чья-то неподвижная рука: пальцы были раскрыты, кисть отогнулась… А вот ноги засыпанных землей рабочих… И точно также ни один не шевельнется.

До сих пор толпа не видела их, но когда штейгер осветил своим факелом эту картину разрушения, людей точно отбросило назад.

Штейгер оглянулся на них; бледные лица, полные ужаса, выступили перед ним из мрака. Люди отступали от факела, точно и он был страшен в эту минуту… Один только, держась рукой за стены, издали наклонился вперед и рассматривает, не отступая, выдвинувшуюся из-под земли мертвую голову. Что он хочет разглядеть в ней? Ясно только одно, что у него не было сил отвести от нее своего испуганного взгляда. Другой подобрался, протянул вперед кайло, дотронулся до чего-то и назад поскорее отнял руку.

– Хлеб-от! Хлеб! – бессмысленно повторяет он.

Штейгер смотрит по указываемому им направлению… Там из-под земли вытянулась другая рука. В ней кусок хлеба, посыпанного крупной солью. Рука конвульсивно сжала хлеб и не выпускает. Кому принадлежит эта рука, тот весь засыпан землей, – только она осталась на виду, протянутая вперед.

Сзади набегали новые рабочие. Каждый продвигался вперед и, увидев обвалившуюся шахту, молча, с перекошенным лицом, отступал назад. Один даже ладонью глаза заслонил, чтобы не видеть этого ужаса. Несколько рудокопов прислонились к стене лицом и стоят так, словно силы у них нет отодвинуть назад головы. Вот молодой парень, весь бледный, схватился руками за другого да и закаменел, а тот, другой, бессмысленно, безумно чертит что-то пальцем по влажной стене черной скалы.

– Живых нет ли? – словно про себя шепчет штейгер и, точно в ответ на это, неизвестно чей, только из-под обвала доносится болезненно замирающий стон. Штейгер подошел ближе, – стон не повторился более.

– Ребята, рыть надо!.. Эй, Орефьев, Смирнов… Что вы, очнитесь, братцы… Это еще хуже так-то… Рой! – и он, схватив одного за руку, подвел его к массе обвала, и сам вместе с ним принялся; но не успели они еще коснуться земли, как новый глухой шорох послышался сверху и, выпертая новой массой обвалившейся земли, нижняя двинулась вязкой слякотью в штольни. Едва успел отскочить назад штейгер…

Теперь ему всего этого было совершенно достаточно, чтобы оценить несчастье.

Очевидно, вход завалило глубоко. Сверху – не могли им подать помощи.

Дышать можно было. Даже воздух с большей, чем прежде силой струился по штольне. Очевидно, что сообщение с поверхностью земли еще не было прервано.

Нужно воспользоваться этим. Через несколько часов весь рудник рухнет, не выдержав напора в одном месте сдвинувшихся черных пород.

– Ко мне, братцы, сюда, живо!

Люди обступили его отовсюду.

– Кому жизнь дорога, ко мне, одно спасение осталось – старая штольня вверху. Там шахта еще цела, может быть. Да, воздух там шибко идет, что иначе и быть не может. Сберите из боковых ходов, кто еще не слышал этого, и сходитесь сюда.

Несколько человек, менее других растерявшиеся, бросились по штольне в боковые жилы.

И четверти часа не прошло, как все уцелевшие были уже здесь.

Штейгер приказал захватить смоляные факелы, хранившиеся в сухом месте под верхним сводом. Сочли оставшихся; оказалось, что не хватало семерых.

Этих, видно, уже никогда не видят товарищи. Их завалило в самой шахте!

– Ко мне, ребята, меня слушайте! – решительным тоном обратился к рудокопам старший. – Теперь, коли мы еще между собой свару заведем, – тут нам конец. Сдается мне, что по старой верхней штольне дойдем мы до шахты. Если она обвалилась внизу – может там, вверху, уцелела. Ты бы, Иван, оперся на кого-нибудь. Братцы, старику помочь надо! Не бросать же его здесь. Терентий, ты всех сильнее, помоги-ка ему. Тебя за это Бог не оставит! Ну, теперь за мной, братцы, благословясь.

Он снял шапку и перекрестился; шорох подымавшихся для креста рук послышался кругом.

– Как только с этими? – спросил он, глядя на высовывавшиеся еще из массы обвала трупы.

– Что же, их Сам Бог схоронил! – заговорила толпа. – Им хорошо: под рудой пропасть, по Божьему произволению, – все равно, что с попом и с исповедью. Издавна так у нас на Урале народ думал.

– Ну, ладно. Царство им Небесное!

Штейгер высоко поднял свой факел и пошел вперед.

Толпа, робко прижимаясь к стенам, следовала за ним. Добрались до входа в наклонную жилу, соединявшую верхнюю брошенную штольню с нижней. Штейгер решительно вошел туда. Люди сбились в кучу и, то приостанавливаясь, словно выжидая, как ему удастся пройти далее, то прислушиваясь, нет ли какого шуму позади, не рухнула ли их оставленная теперь внизу штольня, стали подыматься по крутому спуску. И впереди, и позади густился мрак. Только в центре светлого пятна от факела шли люди. Казалось, тьма за ними следовала, подстерегая каждый их шаг… Минут двадцать двигались они вверх, то сгибаясь там, где свод этого бокового хода навис горбиной, то снова выпрямляясь и быстро догоняя друг друга. Теперь им казалось страшнее всего отстать от толпы: остаться кому-нибудь одному – все равно было, что обречь себя на смерть. Штейгер изредка замедлял шаг и, убеждаясь, что все следуют за ним, опять ускорял его.

Вот сильным напором воздуха заколебало во все стороны пламя факела… Струя ветра делается сильнее, пламя откинуло назад длинным красным языком, клубы удушливого дыма несутся теперь прямо в лица рудокопам, но им не до того. Совсем почерневшие, они двигаются все вперед и вперед. Ход расширяется. Остатки старых балок, прогнивших насквозь, торчат у стен, перегораживают дорогу; через них переступают, о них спотыкаются… Вот еще мгновение – и те, кто был позади, остался во тьме: факел точно пропал куда-то.