Николай Лесков - Святой остаток

Штейгер с передними вышел наконец в старую штольню.

Он приказал зажечь еще несколько факелов.

Штольня была теперь видна далеко. Горные породы здесь, казалось, еще держались крепко. Когда приподняли факелы повыше, заметно было, что хоть вода и просочилась в своды, но они еще были надежны. В одном месте пламя отразилось в громадной луже, посреди нее что-то булькало. Очевидно, тут снизу пробился ключ… Длинная струя от лужи стремилась к выходу из штольни, к колодцу шахты… По течению этой струи двинулись и рудокопы.

– Стой, братцы, здесь!.. – обернулся штейгер. – Ждите меня. Может, опасно; пойду один взглянуть сначала.

Испуганные лица столпились, прижались один к другому и стали. Безмолвие царит между ними, так что слышно, как из чьей-то натуженной груди с тяжелым хрипением вырывается дыхание. Факел штейгера – все дальше и дальше. Вот он уже слабой звездочкой блестит во мраке. Звездочка светит слабее и слабее. Остановилась… Вверх двинулась, вниз опустилась… Постояла на месте и опять растет и делается ярче… Вот уже рудокопы видят красный язык факела. Вот обрисовалась фигура штейгера… Вот и лицо его видно, бледное, полное ужаса. И он, видимо, растерялся… Подошел, молчит. И толпа молчит…

– Теперь, братцы, одно… Помирать!

Толпа колыхнулась.

Штейгер, подойдя к самому зеву штольни и рискуя сорваться вниз, в колодец шахты, осветил ее верх своим факелом. Света этого было достаточно, чтобы увидеть, как ее скривило всю. Кое-где сдвинулись массы мягкой породы. Нужно было еще немного, чтобы они рухнули вниз. А над ним из стены вывалилась подмытая водой громадная скала и поперек засела, уничтожив всякую возможность выйти из рудника этим путем.

Ни малейшего следа лестницы здесь не оставалось.

– Назад, братцы, нельзя. Еще часа два, та штольня тоже осядет.

Люди молча слушали… Голос штейгера глухо звучал здесь. Пламя факела шипело и разгоралось, колеблясь под струей воздуха то в одну, то в другую сторону.

– Подождать тут? – робко предложил кто-то.

– Чего ждать?

– Помощь дадут, сверху.

– Как тебе помощь дать, когда, сказывают, всю шахту скривило, да камень опружило. Опять же и эта штольня не надежна. Нижняя осядет, не станет и эта держаться.

Опять только шипение факела и тяжелое дыхание нескольких десятков грудей.

– Одно еще!.. – задумался штейгер.

Толпа теснее сомкнулась вокруг.

– Этот Воскресенский рудник выходит в старый, в Знаменский. Кто работал там?

– Один Иван.

– Иван! Ну, он плох. Работал, да забыл. От него и слова не допросишься.

Иван в это время, словно и не о нем речь шла, пристально всматривался в глубину штольни, даже выпрямился; подслеповатые глаза раскрылись, по лицу бежали какие-то тени. Старческое, все в морщинах, оно то и дело меняло выражение. То ужас, то какая-то радость, то недоумение… Даже руку ко лбу приставил, словно оттуда, из той черной тьмы прямо в лицо ему бил сильный, ослепляющий свет.

– Мог бы он нас вывести, – сказал один рабочий. – Он работал. Да куда, у него и слова нет нынче… Десять лет молчал.

Но тут случилось совсем неожиданное дело.

Иван схватил за руку рядом стоявшего парня и показал ему рукой прямо в глубь штольни. Того так и шатнуло, когда он взглянул в широко раскрывшиеся очи старика.

– Не в себе… – зашептали кругом.

– Иду! – звучно крикнул старик Иван, словно отвечая кому-то.

Толпа отхлынула прочь от него.

– Иду, иду! – повторил Иван.

Подошел штейгер с факелом. Иван к нему обернулся. Лицо точно озарено каким-то внутренним светом.

– Видишь… Христос!.. Шестьдесят лет не было, сегодня пришел… Вон Он… Вон… Зовет, всех зовет.

– Куда?.. Кто?..

– Христос, говорю… Вон… Белый стоит… Рукой манит… Иду, иду, Господи!..

И совершенно неожиданно он выхватил факел из рук штейгер и высоко поднял его над собой.

– Христос спасет… Всех спасет. Иду, Господи, иду!.. Вон Он, вон Он – Милостивый… И старик мой с ним. Иду… иду…

Не оглядываясь назад, не опуская высоко поднятого факела, старик, словно разом окрепший, двинулся прямо в глубину штольни уверенным, твердым шагом. Кто дал силу его слабым ногам, кто выпрямил эту впалую грудь? Не узнать было Ивана. Штейгер, после минутного колебания, махнул рукой рудокопам и те, вместе с ним, сдерживая дыхание, не смея проронить слова, двинулись за стариком. Казалось, действительно, какая-то чудесная сила вела его. Не глядя вниз, он обходил зиявшие там и сям провалы, переступая через громадные камни, выпавшие из скривившегося от старости свода. По дороге штейгер велел зажечь еще несколько факелов, и черные клубы дыма ползли за молчаливой толпой, то отражая на себе багровое зарево пламени, то пропадая во мраке, еще тяжелее густевшем позади. Попадая под колыхавшийся свет факелов, выступали влажные своды и стены. Изредка в самое пламя падали капли, сочившиеся сверху, и шипели в нем, словно перед смертью, испуская свой последний вздох.

– Иван! – позвал его кто-то из шедших позади.

Тот не обернулся; все так же пристально, не отводя глаз, он всматривался в Кого-то, видимого ему одному.

– Иду, Господи, иду!.. – повторял он только по временам, и как-то странно было слушать его голос таким сильным, точно он выходил из молодой здоровой груди. Какое возбуждение подняло его истощенные силы и в последний раз раздуло их ярким пожаром?

– Кто там? – догнал его штейгер. – Кого ты видишь, Иван?

– Давно не было… Мальчиком был, видел… Вон Он, белый весь… Осиянный… Во тьме, словно солнце, грядущий… Иду, Господи, иду!

Больше уже не расспрашивали его.

Штольня упиралась в скалу, и точно что-то озарило старика.

– Тут Он прошел… Тут… Вон еще свет Его виден… – указал он на глыбы земли в стороне.

Рудокопы живо принялись за лопаты.

Несколько ударов в мягкую породу – и оттуда хлынула такая сильная струя воздуха, что чуть не сорвала она и без того колыхавшееся пламя факелов. Очевидно, штольня когда-то продолжалась здесь, но осыпавшиеся своды и стены в одном месте засорили ее, и именно там, где она обходила скалу.

Не успел еще образоваться выход, как старик уже скользнул в него.

– Вот Он… Вот Он… Иду, иду, – послышалось оттуда, и в отверстие блеснуло красное зарево факела, бывшего в руках у Ивана.

Люди проползли за ним.

Штольня здесь была выше. Тут ее пробивали в твердой породе. Свет выделял из мрака то стены утесов, то гребни и ребра кремневых пород, то белые прослоины мрамора. Здесь воздух стремился точно в трубу, пламя колыхалось во все стороны, людям было холодно. Какой-то горный поток протачивал стену, с громким ропотом пробегая по подземному ходу и извиваясь от одной стены к другой. Скоро встретился черный зев какого-то провала. Ключ с громким шумом срывался вниз и исчезал в какой-то бездне. Иван, все так же высоко держа факел, обошел опасное место, будто вовсе не видя его.