Граф Кисету - Камелии высокого и низкого полета [С приложением «Записок петербургской камелии»]

— Но кто дал вам подобное право?

— Это право всякого честного человека.

Шевелкин пошел к своему месту.

Мягкость Шевелкина показалась трусостью франту.

— Это черт знает что, — громко кричал франт, — оскорблять ни за что, ни про что совершенно незнакомого человека.

— Однако же, вы сами оскорбляете и не платите денег совершенно незнакомому вам извозчику, — заметил ему с своего места Шевелкин. Франт взбесился еще более.

— Всякий паршивый студентишка, всякий семинарист туда же лезет, — продолжал он. — Зазнались очень.

Шевелкин не дал ему докончить: когда перебранивались с ним — он терпел, но теперь затрагивали студентов, целую массу людей, близких Шевелкину; этого он стерпеть не мог.

Шевелкин схватил свою палку со свинцовым набалдашником, стоявшую тут же в углу, и подошел с ней к ругающемуся франту.

— Это тебе за студентов, — стиснув зубы, прошептал Шевелкин.

Палка свистнула в воздухе и опустилась на спину франта. Удар, к счастью, пришелся не набалдашником, а серединой; тем не менее, сила удара была такова, что франт перегнулся на стол, а свинцовая шишечка набалдашника, отскочив от палки, попала прямо в лоб сидевшему напротив купчику, который, как пораженный пулей, опрокинулся на спинку кресла. В одно мгновение у него выросла на лбу громаднейшая шишка. Шевелкин подстрелил двух птиц одним выстрелом.

Суматоха вышла невообразимая: франт стонал и ругался, купчик плакал самыми горькими слезами, объявляя, что ему теперь нельзя показаться перед тятенькой и маменькой.

Послали за полицией. Стали составлять акт. Впрочем, дело, сверх ожидания, уладилось: купчик, когда прошел первый порыв горести, объявил, что он на Шевелкине ничего не ищет, потому что знает, что это случилось нечаянно, а что франту это поделом, и затем уехал. Что же касается до франта, то, когда стали разбирать всю историю, когда позвали извозчика, к счастью, еще не уехавшего от трактира, полового, носившего деньги, история вышла такая нехорошая, что квартальный надзиратель, составлявший акт, посоветовал франту помириться с Шевелкиным.

Франт, должно быть, и сам об этом подумывал, потому что тотчас же подошел к Шевелкину.

— Помиримтесь-ка, в самом деле, — сказал он, — я против вас ничего не имею.

— А я и подавно, — ответил Шевелкин, и, раскланявшись, они разъехались. Дело было потушено.

Так вот какой был человек Шевелкин.

Мы уже сказали о том, как кутили Посвистов, Шевелкин и Чортани, говорили о характере их кутежа. Шевелкин несколько раз останавливал Посвистова, упрашивал его перестать и заняться делом. Посвистов не слушал никаких убеждений. Получив в это время деньги из дома, он просаживал их с ожесточением, и давал слово Шевелкину, что не остановится, покуда не просадит их до последней копейки.

Было бы слишком навязчиво с нашей стороны просить читателя следовать за Посвистовым во всех его кутежах и безобразиях, тем более, что все это слишком старая история, слишком известная всем и каждому, так как все кутежи на один лад и единственная разница — это в обстановке, да в количестве и качестве выпитого вина.

Посвистов, Шевелкин и Чортани решили ехать в Стрельну прокатиться.

— Так скучно, заедем за женщинами, — говорил Чортани.

— На кой их черт, — объявил Шевелкин.

— Нет, нужно взять, с ними все-таки будет веселее, решил Посвистов.

— Ну, вы как хотите, а я не возьму, — объявил Шевелкин.

— Как хочешь.

Послали за коляской. Коляска, запряженная четвериком добрых ямщицких лошадей, живо подкатила в подъезду. Они покатили. Быстро взъехали они на крутую, чуть не перпендикулярную гору и затем взошли в один из лучших домов терпимости.

В зале, освещенной посередине горящей газовой люстрой, увидали они здесь тех несчастных, еще молодых и красивых созданий, которых привела сюда злая судьба и тяжелые, гнетущие обстоятельства. Музыканты играли кадриль — и Жорж визави с вечным студентом Арнольдом, эти две знаменитости этих домов, отплясывали самый бешеный канкан. Посвистов поставил бутылку шампанского, затем другую и третью. Пригласили выпить Арнольда и Жоржа. Те выпили. Они никогда не отказывались от угощения.

Часу в первом ночи Посвистов и Шевелкин решились ехать в Стрельну (Чортани так упился, что его отправили домой на извозчике).

— Кого бы мне взять с собой? — спрашивал Посвистов у Шевелкина.

— Отстань, пожалуйста, бери, кого хочешь, — отвечал тот.

— Возьми Дашу, — посоветовал Арнольд.

— Ладно. Даша, одевайся, — крикнул Посвистов.

Высокая, довольно полная женщина с хорошеньким симпатичным личиком и серыми глазами быстро вышла из комнаты. Через минуту она воротилась в шляпке и мантилье.

— Едем!

— Едем!

Поехали. Ямщик, подстрекаемый обещанием пяти рублей на водку, летел что есть духу. Неподалеку от Стрельны, они услыхали за собой крик «берегись».

Через минуту на полных рысях обогнала их коляска, запряженная тройкой.

Посвистов так и оторопел, когда при ярком свете луны увидел, что тройкой правит Соня.

Одетая в мужской русский костюм, в красной рубахе и плисовой поддевке, в маленькой шапочке с павлиньим пером, заломленной набекрень, и слегка распущенными длинными волосами, Соня была хороша поразительно. Она лихо, по-ямщичьи, держала вожжи в руках и помахивала кнутом. Ямщик сидел рядом с ней.

— Берегись, держи правей, — крикнула Соня, пролетая стрелой мимо Посвистова, которого она при быстрой езде и не заметила.

— Покормите! — крикнула Соня, оборачиваясь на полном ходу к Посвистову и его спутникам.

— Ишь ты, как правит, — заметил ямщик Посвистова, подгоняя свою четверню.

Вслед за Соней, мимо их промчались еще две коляски. В них сидели мужчины и женщины. Некоторые пели песни.

В Посвистове загорелось неистовое желание увидать Соню.

Ему захотелось бросить ей в глаза все пережитые им тревоги и мучения, захотелось излить на нее всю желчь своего больного и измученного сердца, увидать ее в последний раз с тем, чтобы уже никогда более не встречаться.

— Пошел, — крикнул он ямщику. — Пошел за ними, в карьер.

— Выручай, соколики, грабят!

Четверня рванулась. Экипажи почти в одно время въехали в ворота Стрельны.

Посвистов как будто переродился: глаза его горели лихорадочным огнем, яркий румянец выступил на щеках; тяжело дыша, со стиснутыми зубами, он был хорош и страшен в эту минуту.

Шевелкин, давно наблюдавший за ним, схватил его за руку.

— Что ты? что с тобой? — тревожно спросил он.

— Пусти. Я хочу увидеть ее.

Шевелкин понял и еще крепче сжал руку Посвистова.

— Перестань! полно, — успокаивал он его.

Посвистов все порывался вперед в большую залу.

После долгих уговариваний, Шевелкину наконец удалось успокоить Посвистова.