Граф Кисету - Камелии высокого и низкого полета [С приложением «Записок петербургской камелии»]

Я пишу к тебе, Соня, потому, что я знаю, что ты не притворялась, что ты любила меня. Притворяться тебе было не к чему. Я знаю, что ты и встречала и, может, встретишь людей гораздо красивее и умнее меня, которые будут богаче меня в сто, в тысячу раз, вопрос не в том. Но оценит ли тебя кто так, как я, моя голубушка? Поймут ли твое доброе, золотое сердечко? Поймут ли тебя, с виду злую и капризную, а в душе добрую и благородную?!

Нет, нет и тысячу раз нет.

Послушай, что я тебе предлагаю: ты знаешь, я не богат, но отец и мать меня любят без памяти. Если я женюсь на тебе, они посердятся, посердятся, да и перестанут. А что полюбят они тебя, так я в этом уверен. Ну, хочешь, по рукам! M-lle Sophie, честь имею предложить вам руку и сердце.

В ожидании ответа, остаюсь влюбленный в тебя Николай Посвистов.

P. S. Ты ведь хорошо знаешь, что я не подлец и что слово упрека в прошлом никогда не сорвется с губ моих. Я знаю, что не ты виновата в своем прошедшем».

Первым движением Сони, по получении письма, было лететь к Посвистову. Коляска еще не отъезжала от крыльца. Соня бросилась в переднюю и начала уже надевать мантилью.

В это время из другой комнаты показалась Адель.

— Куда ты? — крикнула она Соне.

— К Посвистову!

— А, это опять к студентишке-то этому, — захохотала Адель, — пора, давно не видались.

Соня не отвечала: она уже отворяла дверь на улицу.

— Да постой, сумасшедшая, — снова крикнула Адель, — скажи, по крайней мере, куда ты едешь.

Соня остановилась. Она вспомнила, что забыла, где живет Посвистов. Она хватилась за письмо: адреса в письме обозначено не было.

— Куда же я поеду? — вырвалось у нее.

— Разумеется, куда же ты поедешь, — подхватила Адель. — Да и чего ты обрадовалась письму-то? Хоть бы подождала, пока другое напишет.

— Он хочет на мне жениться. Он меня любит.

Адель захохотала.

— Жениться! вот что! Браво, Софья Семеновна, вы, вы будете женой несчастного прогорелого студента. Честь имею поздравить.

Соня вспыхнула.

— Пожалуйста, не отзывайся так о том, кого ты не знаешь, — резко крикнула она.

— Как не знаю, — хохотала Адель, — вот еще не знать. Да ведь ты дура, — обратилась она к Соне, — ведь он тебя обманывает, а ты и веришь. Знаем мы этих студентов! Мастера они зубы заговаривать. Ему просто досадно, что ты его бросила, вот теперь и придумывает, как бы опять….

— Молчи! ты его не знаешь, так и молчи, — оборвала опять Соня. — Я сейчас еду к себе домой. Он сейчас придет ко мне.

— Да подожди, по крайней мере, пообедай.

— Мне некогда.

— Ну, уж я тебя так не отпущу, — воскликнула Адель и, обратившись к Соне, начала стаскивать с нее мантилью.

Волей-неволей приходилось остаться.

Соня за обедом была задумчива и почти ничего не ела.

— Выпей что-нибудь, — приставала Адель. — Да выпей же, дурочка ты этакая, после похмелья хорошо.

Соня уступала и пила.

Обед еще не кончился, как раздался самый убийственный звонок.

— Господин Мащокин с приятелями приехал, — доложила горничная.

— Проси, проси, — крикнула Адель.

В комнату ввалился наш старый знакомый, толстый блондин; с ним было еще человека три-четыре, состоявших при нем в должности прихлебателей и описывать которых мы, разумеется, не будем.

— Драгоценная Соничка! ваше здоровье? — прохрипел блондин, беря и целуя ее руку.

У Сони вырвалось невольное движение отвращения.

— Как хорошо, что вы приехали вовремя, — лебезила Адель перед Мащокиным, — знаете ли, вот Соня удрать хотела.

— Ну да?

— Серьезно, и знаете, к кому?

Мащокин насторожил уши.

— К кому же?

Умоляющий взгляд Сони как бы просил Адель о молчании.

— Студентик здесь один есть, — продолжала Адель, злобно посмеиваясь. — Мы, изволите ли видеть, питаем к нему нежную страсть…

— Неужели? — прохрипел Мащокин.

— Серьезно. Да ведь как влюблена-то в этого паршивого: все о нем только и думает, все о нем только…

Адель не докончила.

Вся преобразившись от внутреннего волнения, с пылающими щеками, со сверкающими, как молния, большими черными глазами, стояла перед ней Соня; она как будто выросла на целый аршин. Презрительным взглядом она обожгла и уничтожила Адель.

— Молчи, — громко крикнула она, — молчи же и не смей ни слова говорить о том, кто в тысячу раз лучше тебя, чище и благороднее. Это ты только видишь в людях одно тело и один карман и за то презираема в душе всеми, даже и теми, кто наружно льстит тебе и преклоняется перед тобой. Он не таков, как ты и все тебя окружающие: он добр и честен, и за это люблю его. Да, люблю и люблю, и ненавижу вас всех, потому что вы виновники моей развратной, моей подлой и ненавистной мне жизни. Но довольно, я узнала вас и не хочу больше иметь с вами никакого дела. Вот ваш подарок, — обратилась она к Мащокину, бросая к ногам его лежавший тут же на столе, купленный им фермуар, — подарите его другой, более способной оценить и его и ваше великодушие. Прощайте!

Все остолбенели. Никто не ожидал такой неожиданной развязки. Когда они опомнились, Сони уже не было.

Часов в девять вечера, проходя мимо дома, где жила Соня, Посвистов увидал в окне огонь. Он постучался и ему отворили.

— Дома барыня? — спросил он у горничной.

— Лежат в постели, нездоровы. Вас приказали просить.

Посвистов вошел.

Соня, полураздетая, лежала на кровати; от давешней вспышки у ней сделалось нервическое раздражение и разболелась голова. Увидя Посвистова, она бросилась к нему на шею.

— Коля, голубчик мой, милый мой, — твердила она. Речь ее прерывалась нервическим рыданием: видно было, что она была сильно потрясена.

— Что с тобой Соня, голубушка, что с тобой? — заботливо спрашивал он.

Соня без слов упала ему на руки. Посвистов бережно отнес ее на диван и положил на него. Вбежала горничная; вместе с Посвистовым они начали приводить ее в чувство: терли ей виски уксусом, давали нюхать спирт. Соня очнулась.

Она тихо подняла руки, схватила ими Посвистова за голову и нагнула его к себе. Губы их встретились. Она поцеловала его долгим, страстным поцелуем, поцеловала так, как целуют женщины своих избранников, когда вместе с поцелуем они как будто хотят передать счастливцу и самую душу.

У Посвистова закружилась голова: он стал на колени и страстно прильнул к Соне.

Они остались одни.

Бывал ли ты молод, читатель? Любил ли ты когда-нибудь, и если любил, то вспомни все те страдания и муки, которых не променяешь потом ни на какие радости, те страстные порывы восторга и счастья, которые наполняли твое сердце после счастливых, ни с чем не сравниваемых минут, которые ты проводил «с нею». Вспомни те минуты заботы и ревности, так легко прогоняемые одной улыбкой милой; вспомни все это, и неужели ты не сознаешься, что ты жил в эти минуты полною жизнью, пил из полного кубка счастья? Да, эти минуты не забываются. В седой и дряхлой старости ты вспомнишь о них и перенесешься к ним мыслью: и тогда ты, может быть, богатый и знатный, а прежде нищий, не имевший ни имени, ни звания, ты, богач, позавидуешь нищему; ты с радостью побросал бы все, отдал бы все богатства и почести, чтобы хоть только час пробыть на месте этого нищего, видеть с любовью устремленные на тебя, полные огня и неги очи, обнимать стройную гибкую талию, целовать розовые, страстно вздрагивающие уста…