Сергей Алымов - Нанкин-род

Девушка и ее возлюбленный продолжали в граммофоне свое объяснение.

– Мы не знаем, что будет завтра, – задумчиво пел мужчина.

– Может быть, несчастье и печаль, – подхватывала девушка.

– Но мы будем идти вдвоем, – клялся мужчина.

– Не переставая петь, – добавляла девушка.

– Бок о бок! – торжественно заканчивали они вместе.

– Браво, Агата, – хлопала в ладоши Фей. – Вы делаете из него человека!

Лю чувствовал себя побежденным.

Пальцы Агаты, пройдя сквозь шею, добрались до сердца, покорили его нежным прикосновением, и сердце, подобно ногам, готово было идти, куда его поведут.

– Хорошо мы удирали от полиции! Помнишь, Чен? – задорно улыбаясь, сказал Юн.

– Мне после этого приходилось не раз бегать, – спокойно ответил Чен. – Полицейские все равно, как блохи. Везде прыгают.

Юн хлопнул приятеля по плечу.

– Ты отчаянный парень, Чен! Когда ты несешь в корзине литературу, у тебя более беспечное лицо, чем у продавца пельменей.

– А какая разница?.. Он разносит пельмени, я разношу революцию. Мы оба разносчики. Мое ремесло опасное, но это не значит, что я должен дрожать, как рисовый студень.

Чен, неторопливо захватывая палочками рис, ловко засовывал его в рот.

– Теперешняя забастовка – пустяк. Шанхайская полиция почти не мешает. Вот, когда иностранцы возьмутся за дело – тогда береги голову.

Чен аккуратно вытер палочки и положил их на опрокинутую чашку.

– Я помню работу иностранных консулов в Ханькоу. Вечером они устроили совещание, а наутро У Пей-Фу расстрелял больше ста человек. Это у них называется «защита иностранных интересов».

– И все-таки им не удалось похоронить революцию, – перебил Юн.

– Для этого им пришлось бы уложить в могилу весь Китай! Они чувствуют, что их жизнь приходит к концу, и потому лишают жизни других. Но они выпустили из виду главное: их здесь триста тысяч, нас – четыреста миллионов.

– Как жаль, что у нас нет пушек! – вздохнул Юн.

– Не беспокойся, они у нас будут. У нас есть большее, чем пушки – вера в свое будущее, тогда как у наших врагов – только страх перед ним. Я пять лет сею революцию и могу смело сказать: ничто не может сравниться с ней в урожае.

Чен допил чай.

– Спасибо, Юн… Теперь я пойду.

– Ты можешь переночевать здесь… Это избавит тебя от лишней встречи с полицией.

– За ночь полиция не станет другой. Чтобы избавиться от нее, я должен заснуть навсегда. Кроме того, мне нужно обойти еще много фанз.

– Ну, иди, – сказал Юн, – а я займусь печатанием. Завтра ты придешь?

Чен кивнул головой.

– А как поживает молодой Кун? Все еще мечтает переделать мир при помощи стихов?

– Я его почти не вижу. С тех пор, как приехала его сестра, мы с ним перестали встречаться.

– Два класса – две дороги.

– Ты пристрастен. Лю – не плохой.

– Не спорю. Я только говорю: он – не наш.

– Неправда! – заволновался Юн. – Я его знаю так же хорошо, как себя. Он не виноват, что его отец бывший мандарин…

– …а теперь фабрикант.

– Лю не имеет никакого отношения к фабрике. Он мне клялся, что у него с отцом ничего общего. Он – искренний революционер. Его взгляды страдают расплывчатостью, но он подтянется… Он не виноват, что у него поэтическая натура.

Чен свистнул.

– Поэтическая натура! У Пей-Фу – тоже поэт. Он воспевает цветы и тишину, любит жену и очень ласков к детям. И эта поэтическая натура приказывает стрелять в рабочих. Рубит голову всякому, кто думает не так, как он. Сжигает целые кварталы.

– Неудачный пример. Разве мало революционеров не рабочих?

– За них говорят их дела.

– Неизвестно, какие дела будут у Лю. Не можем же мы отказываться от всех, кто не живет, как мы.

– Я знаю одно: Лю сидит и пишет стихи, а мы бегаем от полиции. Чен ушел. Юн вернулся в оранжерею.

Длинная вереница комнат, одетых в стекло, дышала искусственным зноем.

Юн спустился вниз, в небольшую землянку, загроможденную столами.

Это была лаборатория его отца, в которой старый садовник проделывал свои замечательные опыты.

Бутылки, горшки, тарелки, вазы содержали всевозможные лекарства и притирания, необходимые для капризной и избалованной земли.

Здесь были эликсиры из бычьей крови, пудра из молотых костей, паста из отборного навоза – все, что восстанавливает, укрепляет, холит, придает блеск.

Этот первоклассный институт красоты расходовал весь свой богатый опыт на обслуживание оранжереи, цветы которой никогда не покидали отведенного им места. Они были обречены от рождения. Их даже не брали в дом. Так приказал старый Вей, построивший эту оранжерею в память умершей жены.

Старый Яо занимался служением смерти. Он холил и украшал склеп.

Единственным оправданием цветочного морга являлась маленькая типография, перенесенная сюда Ченом. Она готовила удобрения для человеческих душ.

Сын садовника был счастливее отца. Он работал для жизни.

Юн положил на стол доску с рельсами. Поставил на нее заключенный в раму готовый набор. Поправил деревянным молотком буквы. Накатал краску. Приладил бумагу. Навалившись на ручки, двинул небольшой вал.

Оттиск получился ясный и четкий. Юн проверил текст и принялся за работу.

Бертон жаловался Ворду:

– Не люблю австралийцев… Удивительно дурно воспитанный народ.

– Что вас заставило вспомнить об этом?

– Визит сиднейского журналиста, сидевшего у меня до вас. Он вел себя так, как будто мы с ним родились от одной лошади.

– Зачем он приехал?

– Его газета поручила ему посмотреть, что делается в Китае.

– Послушайте, а нельзя ли его использовать для нашей Лиги?

– У меня нет охоты лишний раз его видеть. Да и на что он вам нужен? Писак у нас и без того достаточно.

– Его можно представить, как гостя из Австралии. Это будет эффектной демонстрацией популярности наших идей.

– Вряд ли защита цивилизации его интересует. Впрочем, может быть, вам удастся с ним сговориться. Его зовут – Спарк. Он живет в «Plazza».

Название отеля заставило Ворда вспомнить о своих неприятностях.

– Последнее время мне решительно не везет, – сказал он. – У меня двойное несчастье: я лишился способной любовницы и потерял изумительного агента…

Бертон раскрыл глаза.

– Да, да, и все это внезапно, как паралич… Китти влюбилась в мертвеца и возненавидела всех живых, а Веспа вдруг потянуло путешествовать. Оба на днях уезжают.

– Убейте меня, если я что-нибудь в этом понимаю! – воскликнул Бертон. – Китти покидает Шанхай! Это – ненормально! Игорные дома без Веспы?! Сумасшедший бред!

– Приходится принять этот бред. Он существует, как вы, как я, как дом, в котором мы сейчас находимся.

– После таких вещей можно усомниться даже в собственном существовании!