Сергей Алымов - Нанкин-род

– Чен!.. – тихо протянул Юн, которому показалось, что губы мертвеца шевельнулись. Но Чен был недвижим, продолжая молча улыбаться.

Шесть пар крепких молодых рук подняли труп и бережно понесли наверх, где суетился Син, с грохотом устанавливавший неуклюжий гроб, расписанный серебряными пионами.

Собака Ма, почуявшая мертвого, начала было выть, но хозяин прикрикнул на нее, и она замолчала, изредка прорываясь тревожными взвизгами.

Увлеченный тонкостями похоронного ритуала, Син очень огорчился, когда товарищи Чена запретили ему положить на губы мертвеца завернутые в красную бумагу чайные лепестки.

– Нельзя лишать умершего дорожных припасов, – поучительно заметил корзинщик.

– Хуже затыкать рот умершему революционеру, – ответили друзья убитого.

Джонка наполнялась народом… Кули, грузчики, разносчики, только что кончившие свои смены рабочие, ремесленники, оторвавшиеся от станков, приходили повидать «маленького Чена» и попрощаться с ним.

Многие знали Чена лично, другие понаслышке, – но всем хотелось взглянуть на этого неутомимого бунтовщика, долго ускользавшего из рук сыщиков и полицейских.

Внезапный, как тайфун, переходил он с завода на завод, с фабрики на фабрику, организовывая рабочих, подбивая на борьбу, вселяя веру в свои силы.

Клеточки четырехсоттысячного тела и мозга рабочего Шанхая чувствовали утрату, и потому пол старой джонки гнулся под тяжестью бесчисленных ног; незнакомые голоса заставляли просыпаться потревоженного дрозда.

Кочегары с фабрики «Найгай» в сотый раз восстанавливали картину убийства.

– Они застрелили его, как зайца…

В озаренном сознании слушателей возникал фабричный двор, по которому мчался затравленный Чен, преследуемый по пятам торжествующими убийцами. И невольно взоры всех тянулись к убитому, как бы ища ответа.

Но Чен молчал…

Люди приходили и уходили, унося в себе зерна неясной тревоги, подспудного, едва ощутимого беспокойства; проваливались в темноту; тонули в тумане…

Туман крался по улицам, проливаясь в окна малярийной сыростью, и вместе с туманом растекалось томительное предчувствие надвигающейся катастрофы.

Бледный от волнения Юн говорил столпившимся у гроба:

– Нас в Шанхае больше миллиона! Мы приводим в движение двести пятьдесят фабрик и обслуживаем весь город. Труд принадлежит нам, сами мы – гости на собственной земле. Разве не позор, что нас убивают при свете дня, а мы ночью должны хоронить мертвых?.. Дадим клятву у этого гроба отомстить убийцам! Стыдно быть покорными, когда нас приравнивают к собакам! Мы должны выйти на Банд, на Нанкин-род и громко кричать иностранцам: «Китай не тряпка, о которую вытирают ноги! Мы люди и требуем человеческих прав!»

Ночь близилась к концу. Тяжелый гроб осторожно спустили в шаланду. Друзья Чена разместились на скамьях. Бамбуковые шесты нащупали дно, и грузная лодка поплыла к реке, чтобы по ней пробраться на кладбище.

Шанхай не думал о сне.

В мраморном дансинг-холле гостиницы «Маджестик» журчал фонтан, освежая радужными брызгами разгоряченные лица танцующих. В узких уличках Чапея на циновках, разостланных на земле, спали семьи бездомных, не имевших пристанища.

Моторные лодки опийных компаний подвозили к складам сгруженные с пароходов ящики опиума… По гнущимся сходням рысью взбегали на палубу обнаженные кули, сбрасывая в трюм тяжелые тюки. Грязные паромы везли с фабрик выжатых работой женщин и детей. В «Новом Карлтоне», в «Дримланд», на крыше отеля «Plazza», в кафе «Мумм» – полуголые ремесленницы любви, развлекая, обирали полупьяных мужчин. Шанхай работал и веселился. Полмиллиона брошенных в ад китайцев создавали рай для тридцати тысяч белых.

Банки и конторы успешно рассовали свою дневную клиентуру по ночным дансингам. Автомобили одухотворяли улицы. Засыпанный светом Нанкин-род был похож издали на вытянувшуюся акробатку, пролетающую сквозь огненные обручи.

– Я опять получила телеграмму, – сказала Агата, барабаня ногами по гладким доскам водяной горки, – мне предлагают остаться в Китае.

Последние слова заглушил хохот и визг. Мимо пронеслась лодка-сани, наполненная купальщиками.

– Вы остаетесь? – живо спросил Ворд. Агата незаметно наблюдала за ним.

– Не знаю…

– Оставайтесь! – воскликнул Ворд. – Нигде в мире нет такой приятной жизни.

К ним подошел адвокат Рейнель в черном трико, перетянутом белым поясом.

– Мы вас ждем. Все уже давно в лодке.

– Идем! Идем! – вскочила Агата.

На верхней площадке стояли готовые к спуску водяные салазки. Айя Борг в зеленом купальном костюме, обсыпанном лиловыми вишнями, сидела впереди всех.

– Скорей! – крикнула она. – Нельзя же быть такими эгоистами! Флиртуйте, но не задерживайте лодку!

Рейнель сел впереди, за ним Агата. Ворд оказался последним. Едва он почувствовал тело Агаты, как Айя выбила планку, и салазки, сорвавшись с места, стремительно покатились в бассейн. Плеск. Брызги. Все очутились в воде.

Обширный бассейн был переполнен. Шанхайская жара выгнала сюда всех любителей спорта и флирта. Прыжки с трамплина, водяная карусель, фокстрот на плоту, водяной теннис – все имело своих поклонников и энтузиастов.

На лужайке, покрытой зеленым травяным бобриком, стояли столики и поднималась белая стойка бара. За столиками сидели парочки и компании. Играл вездесущий джаз. И тут же на траве происходили танцы.

– Пойдемте потанцуем, – предложил Ворд.

Они вылезли из воды, и влажные лоснящиеся их тела включились в общий фокстротный круг.

– Сегодня в пять часов, – ведя Агату, сказал Ворд, – китайские студенты и коммунисты предполагают устроить на Нанкин-род демонстрацию…

– Интересно было бы посмотреть, как это выглядит, – перебирая ногами, заметила Агата.

– Заранее могу сказать: для демонстрантов – невесело! Сержант Демби, которому поручено встретить нахалов – старый солдат и шутить не любит. Если хотите, мы успеем полюбоваться его искусством.

– Поедем! – воскликнула Агата.

Ворд имел основания хорошо отзываться о бравом сержанте.

Демби с пятьюдесятью полисменами стоял в ущелье между магазинами Вингон и Сенсир.

Вверху на крыше трубили трубачи и развевались рекламные знамена. Внизу летели трамваи и автомобили; бежали рикши; текла густая толпа.

Впереди, в самом конце Нанкин-род, были расставлены посты. Обилие полицейских обращало внимание.

– Холера в Чапее? – спрашивали интересующиеся.

– Нет, студенты и кули желают устроить на сеттльменте какой-то большевистский карнавал.

– Эти собаки совсем обнаглели! Подумайте: осмелиться прийти на Нанкин-род!

– Не беспокойтесь! Полицейские знают свое дело. Они отобьют у кули охоту совать нос дальше своих кварталов.