Сергей Алымов - Нанкин-род

Чен жил на «джонке с дроздом» неделю. Полицейские, шнырявшие в рабочих кварталах, загнали его сюда. Здесь, под боком английского консульства, с видом на набережную, полную полисменов, он чувствовал себя в безопасности. На рассвете Нон отвозил его к докам, а вечером он возвращался с рабочими, проплывавшими мимо в тяжелых лодках.

За короткое время Чен сдружился со всеми жильцами джонки, особенно с Ноном. Рассказы Чена о Советской России вызывали в Ноне восторг и удивление. Один только слепой Ма был упорен в своем упрямстве – «так как люди не могут жить сотни лет – глупо думать о том, что будет через тысячелетие». Ма, не знавший ничего, кроме мрака, был настроен печально.

Вечером, вернувшись после утомительного дня, он долго молчал, тяжело вздыхая. Но рис и чай возвращали ему силы. Он брал свой «хуцин» [52] Однострунная скрипка. со смычком, зажатым между двух струн, и начинал жаловаться. Любимой его песней была «Рыбаки и ласточки».

– «Утром и вечером, в молодости и в старости, – заводил он высоким дрожащим голосом, – та же лодка и та же река…»

По набережной метались автомобили. Вдали полыхало зарево реклам. Телеграфные провода гудели, нагруженные телеграммами. Одноглазый дрозд ерошил перья, собираясь на боковую.

– «Тысячи дней рождаются и проходят, – уныло продолжал Ма, – но все они в тумане и мгле… Каждая ночь напоминает предшествующую. Каждый день, как лодка на берегу… А вот – ласточки, – неожиданно оживлялся Ма, – они собираются в стаи и улетают…»

Голос его снова срывался в безнадежность и он заканчивал, вздыхая словами:

– Они счастливы… Они улетают…

Эта песня пользовалась любовью стариков и бродячих учителей. Первые слышали в ней эхо своей жизни; учителя находили утерянные современностью классические красоты. Чен не находил в песне самого главного – современности.

Современность! Это были упорные забастовки, заставлявшие предпринимателей бояться рабочих; рост профсоюзов; воззвания, которые приходилось разносить в корзинах; ночные собрания на чердаках; выпущенный из котлов пар на сопротивлявшихся заводах.

Зелень неба светлела. День спешил вместе с рабочими, торопившимися к своим станкам.

Черный дрозд уже несколько раз успел крикнуть: «Чифан» [53] Кушать рис, обедать. – единственное человечье слово, покорившее его своей значительностью.

Ма, ворча, натирал канифолью смычок; Нон возился внизу, убирая лохмотья.

По набережной летели стремительные автомобили: гуляки продолжали веселую ночь.

Чен смотрел на канал, наполнявшийся приливом, который быстро поднимал осевшие лодки.

В глубине шалаша раздавался кашель.

– Ты сегодня опять поедешь? – вылезая из трюма, спросил Нон.

Чен, к которому относился этот вопрос, молча кивнул головой.

– Не бережешь ты голову!.. – вздохнул Нон.

– А зачем ее беречь? – рассмеялся Чен.

– Чтобы дольше жить?

– А зачем дольше жить?

Нон был повержен в недоуменное молчание.

– Вот видишь, ты и не знаешь! Слепой Ма вмешался в разговор.

– Я не вижу твоего лица, но ты беспечен, как дрозд… Мудрый не спрашивает, зачем он живет.

– У каждого человека своя мудрость, Ма! – воскликнул Чен. – Твоя мудрость жить, не видя радости. А моя мудрость жить, не жалея головы. С задней кормы донесся голос Сина.

– Берите чашки. Рис готов.

Чен пошел за чашками.

– Хотел бы я видеть этого парня, – сказал Ма. – Он или дурак или большой мудрец!

Собака, разыскивавшая по берегу завтрак, вернулась с прогулки разочарованная.

– Чифан! – зашепелявил дрозд.

Собака посмотрела на дрозда и облизнулась.

Чен принес поднос с чашками и палочками; Син – закоптелый котел с рисом.

Котел был большой; рис лежал на самом дне. В синей чашке плавали поджаренные улитки.

– Чифан! – торжественно объявил Син.

Все уселись вокруг котла на цыновках.

– Давно я не слышал хороших изречений, – с сожалением заметил Син, раскладывая рис по чашкам.

– Больше забастовок – больше рису кули, – сказал Чен. – Разве плохо?

– Твои изречения очень просты, – ответил Син. – Им недостает фантазии!

– И не надо! – воскликнул Чен. – Зачем подкрашивать жизнь фантазией?! Надо делать жизнь такой, чтобы не нужно было искать утешения в мечтах.

– Такой жизни нет, – возразил Ма.

– Есть! – крикнул Чен. – А если нет, то будет! И сделают эту жизнь кули.

– Кули, – Ма щелкнул палочками, – существуют тысячи лет, и ничего для себя не сумели сделать. Недаром слово «кули» означает – «горькая жизнь».

– Раньше не умели, а теперь сумеют. Тысячи лет кули спали в лодках, думая, что для них нет лучшей постели… Тысячи лет кули умирали с голоду, думая, что для них не найдется рису… Теперь они почувствовали свою силу, и «горькой жизни» больше не будет!

– Сладкая жизнь приятнее горькой, – сказал Нон. – Много риса лучше, чем мало… Теплый «кан» милее холодного трюма…

– Будет и сладкая жизнь, и теплый кан, и рис. Но все это нелегко дается. Нужно много борьбы, много усилий… Немало голов упадет на землю прежде, чем наступит полная победа…

Ночь была совсем на исходе. Канал налился тяжелой водой. Лодки, переполненные рабочими, проплывали мимо.

Дрозд, съевший свою порцию риса, радостно приветствовал сытый день. Ма привязывал к ошейнику длинную веревку. Нон снимал с крыши просохшие сети. Из глубины шалаша снова донесся кашель.

– Вставай, Тяо, – сказал Син.

– У меня нет сил… – послышался прерывистый топот, – я еще полежу…

– Разве Тяо сберег свою голову! – с горечью воскликнул Чен. – Ему девятнадцать лет, а он прикован к постели. Два года проработал он на спичечной фабрике, и уже ядовитый фосфор сжег его легкие. Он рассовал свою жизнь по спичечным коробкам, и она потухает с каждой спичкой.

Нон, перекинув на руку сети, тихо побрел к своему сампану.

– Нет! – горячился Чен, – мы не должны бояться! Каждая минута страха – наша гибель!

– Скорее, Чен, – донеслось с лодки.

Чен снял с колышка потрепанную кепку и весело свистнул, проходя мимо дрозда. Дрозд ответил протяжной трелью.

– Два дрозда, – проворчал Ма, нащупывая палкой дорогу. Сампан черепахой полз по каналу. Чен лежал на дне лодки, накрытый сетями.

– Ты говоришь, – юля веслом, удивлялся Нон, – что в России нет теперь мандаринов?!

– Нет мандаринов, – глухо донеслось из-под сетей.

– А кто же живет во дворцах?

– Такие люди, как мы с тобой…

– Как я! – зажмурился Нон и чуть не слетел в воду: сампан задел за ферму моста.

– Цхао!.. – растерянно выругался старик.

Сампан проскользнул под мостом и, выйдя на реку поплыл вниз по течению. Шаланды и катера угрожали со всех сторон. Нон замолчал, поглощенный заботами. Молчал и Чен. Сквозь квадраты сетей виднелось клетчатое небо.