Александр Беленсон - Джиадэ. Роман ни о чем

Арский открывает глаза. Руку его уже мягким движением выпустил из своей руки Подточин и говорит ему: «Думаю, что Ина придет еще сюда. Но вам лучше поискать ее в другом месте, если так спешно понадобилось увидеться. Может быть, в театр к нам заглянули бы? Меня давно не занимали, и я отстал, а там скажут вам, когда у них репетиция назначена. Ведь Ина играет каждый вечер».

Выйдя от Подточина, Арский повторял про себя машинально слова пророка, угрожающего прелестным дщерям Израиля: «Вот я вам за ваши звездочки и луночки». Это действовало на него в высшей степени успокаивающе, хотя ему до слез жалко было этих нежных созданий, белотелых и волооких, благоухающих модниц, украшающих себя, между прочим, луночками.

О Париже и славе еще будет время поразмыслить. Какой симпатичный этот Подточин. Какой умный, интересный человек и как выгодно разнится от плоских скучных шарлатанов, неумело прикрывающихся хиромантией и лишенной аромата кофейной гущей. Но вопреки совету в театр за Иной Арский не пошел, а пошел он в церковь «Утоли моя печали», что на Вознесенском проспекте, и шел он с таким чувством, словно именно в церковь советовал ему направиться предсказатель.

Было так, что всеобщая борьба за мировое господство в межпланетных пространствах свелась в конце концов к борьбе за обладание луной, как некоей идеальной базой для военных действий в межпланетном масштабе. И было так, что спорящие согласились устроить состязание: кто раньше добежит до луны, тому она и достанется. Для участия в этом состязании Советская Россия делегирует Арского, Британская империя – Понсонби, а все остальные, включая сюда Ину и Кэт, – предсказателя прошедшего, настоящего и будущего; жюри – Роберт Годдард, профессор Ворчестерского политехникума в Америке. Уже на третьей версте Понсонби, с детства страдавший на почве ожирения сердца одышкой, заметно отстал; что касается Подточина, то он шел наравне с Арским, но в последнюю минуту сдал, и первым пришел Арский.

Понсонби казался очень рассерженным, уверял, что бег был организован неправильно, что прав был Макдональд, когда говорил об обезьяньих штучках, что так нельзя, ибо это окончательно роняет престиж Британской империи в глазах угнетаемых ею народностей Востока, и что необходимо переиграть, то есть перебежать без всякой пропаганды. Тут он совсем уж зарапортовался и стал некстати упрекать Арского за то, что он опубликовал в печати секретное письмо, которое он через своего личного секретаря мистера Грегори будто бы ему, Арскому, посылал из своей частной конторы в Сити.

Подточин бодрился, пудрил раскрасневшееся лицо пуховкой, которую достал из бисерного ридикюльчика, даже шутил, доказывая, что не Арский его обогнал, а сам он позволил обежать себя, и что это безусловно входило в его планы, потому что он давно убедился, что Арский славный малый; кроме того, он всегда был в душе искренним сторонником взгляда – дорогу молодежи, а старикам и старушкам пора на покой.

Что касается Арского, то, добежав до луны, он, даже не дожидаясь санкции Годдарда, немедля схватывает у первого попавшегося ему на глаза красноармейца, оказавшегося братом Кэтхен, комсомольцем Артуром, его винтовку и, лихо насадив луну на штык, подносит ее восхищенной Ине со словами из песенки, подслушанной в детстве В. В. Роэановым: «Вот на штыке красноармейца томится пленная луна». Недоступная Ина так поражена, что не догадывается ахнуть, а прямо падает с легким гортанным криком в его объятия или по крайней мере делает соответствующее движение.

Кэтхен поселяется вместе с ними: она на роли demoiselle de compagnie, вроде личного секретаря при Арском, и оттого ей живется совсем не плохо. Имя у нее уже не прежнее немецкое, а новое египетское и такое пряное: Нур-Эль-Эйн. Она «на все готова» ради Арского и всегда рада позабавить его, поэтому она через женский курултай дехканок доводит до сведения Всесоюзного хурулдана о том, что в отношении себя она будет считать неотмененным существеннейший по ее мнению параграф шариата, предоставляющий мужу право подвергать непокорную жену «после увещеваний легким (о нет! каким он пожелает) телесным наказаниям…»

Вскоре после того суровый вождь с нежной душой и духом величественного мятежника, узнав о происшедшем, остался доволен и собственноручно поздравляет Арского народным героем труда.

Но ведь Ина была занята на репетиции, почему и не знала о печалях Арского, а следовательно не могла и утолить их. Только вернувшись поздно вечером после спектакля домой и тщательно смыв с лица остатки грима и театральной пыли, Ина узнала о несчастьи, постигшем Кэтхен. Загадочный случай этот, по-видимому, уже стал достоянием городских пересудов. Ина была потрясена. «Бедная девочка! – горестно вздохнула она. – Бедная крошка Кэтхен! Но что делать: всех нас ждет в конце концов одна и та же участь. Всё, всё исчезает в этом мире, населенном одними призраками. Как всё тривиальное, истинна старая мысль: ничто не вечно под луной».

Репетировалась античная трагедия. По ходу действия 70-летняя старуха, роковым образом ослепленная собственным заблудшим сыном, разрывая на себе одежды, отчаянно проклинает тот памятный час, когда она зачала этого непочтительного сынка. Режиссер придумал новый трюк: он заставлял старуху вместо разрывания одежд проделывать ряд кульбитов и иных акробатических приемов. После соответственной тренировки они вполне стали удаваться неудачно молодившейся Наталии Рожевской, игравшей ослепленную мать. Ина подошла к удовлетворенному режиссеру.

– Сергей Эмильевич, простите, но мне кажется недостаточно обоснованным ваше толкование. Ведь мы репетируем трагедию, да еще античную трагедию. При чем же тут акробатика? И вообще я, знаете, специально справлялась по словарю одного знакомого мне писателя, желая уяснить себе смысл модной нынче во всем акробатики. На странице двадцать второй читаю: «Акробат – канатный плясун, весопляс. Сравнить – аграбат». Смотрю на странице двенадцатой, и представьте: «Аграбат – грабитель, жулик. Пример: “По дороге от Петербурга до Петергофа много аграбатов, которые ограбают проезжих. Сравнить – акробат». Ничего не понимаю. Почему они сравниваются? В чем же дело?

– Прежде всего, – ответил режиссер, подумав несколько времени, – забудьте, пожалуйста, раз и навсегда о том, что вы в помещении бывшего императорского театра. Мы все здесь – народные актеры и званием этим можем гордиться. Но вопрос не в этом. Ваша головка, очевидно, все еще набита ложными понятиями об аполитичности, о внеклассовости искусства. Но искусство наше должно быть не мертвым, а живым. Мы же, люди искусства, живем, как вам известно, не на луне, где пока нет классов, а на земле, где классы есть и где они борются не на жизнь, а на смерть. И скажем прямо: искусство наше должно быть классовым, пролетарским, ибо эпоха властно требует от нас жертв, а также трюков. Вот отчего в комедии ли, в трагедии ли без акробатики нам обойтись никак невозможно. Что же касается аграбатики, которая вас беспокоит, то ваши страхи мне непонятны. Что за буржуазные предрассудки! Вы – очаровательная героиня, но это сегодня, а завтра – кто знает – зарегистрирует вас как жену приглянувшийся вам случайно акробат, и превратитесь вы сами в аграбатку, тогда что запоете? Так-то, шутки шутками, а ведь через два дня у нас, товарищи, монтировочная! Ну, пока еще вы только героиня, повторяю, очаровательная, вам-то, во всяком случае, смущаться нечего. Роль у вас, кажется, очень выигрышная, и я вас прошу, вы уж продолжайте вести ее, как до сих пор, то есть по старинке; тон верный, роль ведете крепко, вообще оно у вас превосходно получается. Ведь я, по обыкновению, на вас больше всего и надеюсь, что вывезете спектакль.