Александр Беленсон - Джиадэ. Роман ни о чем

– Говоря откровенно, – обратился к ней один из трех, – нам дано в отношении вас довольно-таки щекотливое задание. Главковерх фашистов Габриэль Муссолини, литературный псевдоним которого д’Аннунцио…

– Знаю, – прервала Ина, – я читала его «Наслаждение», оно же и «Сладострастие», это вполне посредственный роман.

– Не забывайте, сударыня, – продолжал тот, – что знаменитый шеф наш, трижды увенчанный в Капитолии, начал свою карьеру в обыкновенной кузнице, где работал в качестве скромного подмастерья, но это не существенно. Скажу прямо, он влюбился в вас до чертиков. Вам, может быть, известно также его пристрастие к актрисам. Теперь, когда Элеонора Дузе ля дивина перешла в лучший или худший, но во всяком случае в иной мир, пылкий ее поклонник не встречает препятствий к некоторой замене: ее прекраснейшим во вселенной рукам дарил он свои сонеты, отныне он желал бы дарить их вашим прекраснейшим во вселенной ногам с вашего, конечно, дозволения.

– Что ж, – сказала Ина, как будто еще колеблясь наружно, но уже приняв свое решение, – это начинает казаться мне забавным. Надо будет подумать.

– И вы, сударыня, очень благоразумно поступите, – согласившись, поощрял ее соблазнитель. – Может быть, это вам и не так трудно будет. Ведь синьор Габриэль в курсе симпатий, которые вы питаете к синьору Арскому, пригодному, по его мнению, лишь для писания жалких киносценариев и вряд ли могущему конкурировать… Впрочем, у вас и нет иного выхода, как принять сделанное нами предложение. Фашисты не шутят, – переменил он тон, – и вы должны помнить, что независимо от ваших взглядов на дело и литературно-политических вкусов вопрос этот предрешен.

– Надеюсь, что всё же вы предоставите мне право хоть пятиминутного размышления? – притворно-смиренно спросила Ина. Но тут автомобиль остановился, и Ине сделан был почтительно-настойчивый знак войти. Через несколько секунд она стояла в большой комнате, окруженная уже не тремя, а по меньшей мере тридцатью тремя безжизненными фигурами в черных масках на лицах и белых колпаках на головах.

– Где я? – спросила Ина, начиная приходить в раздражение.

Ей ответили: «Вы находитесь перед Верховным трибуналом фашистского ордена».

– Все это очень хорошо, – протестующе воскликнула Ина, – но я предупреждаю вас, что я признаю народный суд, но считаю себя неподсудной суду поваров, хотя бы и в масках, и что из-за этих нелепых и неизящных шуток я опаздываю на генеральную репетицию. Вряд ли наш режиссер похвалит вас за ваши импровизации, если вы ими сорвете ему завтрашнюю премьеру.

– Для нас существует лишь воля одного-единственного премьера, – возразил, не поняв ее, главный из заговорщиков, бывший, по-видимому, их председателем. – Ваши документы! – обратился он вслед за тем к Ине.

Порывшись в черной лакированной сумочке, продолговатой и с застежкой в виде огромного опала, Ина достала и предъявила смятую замусоленную карточку, выданную несколько лет тому назад артистке такой-то из союза.

– Ваше отношение к большевизму? – продолжался опрос или допрос.

– Я не занимаюсь политикой, даже закулисной, – твердо ответила Ина, – но всецело разделяю убеждения по этому вопросу писателя, не менее остроумного, чем ваш Муссолини, именно Уэллса, книжку которого «Россия во мгле» читал мне вслух знакомый литератор.

Председателя, казалось, несколько смутил такой прямой ответ; по крайней мере, почесав старательно в голове, для чего ему пришлось предварительно снять с нее колпак, он торжественно возгласил:

– В таком случае, орден предъявляет вам обвинение в предумышленном отравлении на почве ревности малолетней девицы, гражданки Бернардовой.

– Пустячки, малолетняя! – насмешливо отпарировала выпад неприятеля Ина. – Девчонка только и делала, что млела при луне да раздевалась при мужчинах, а уж мазалась, право, почище хорошей кокотки.

– Это не есть прямой ответ на вопрос о виновности в инкриминируемом вам деянии. Впрочем, мы можем обойтись и без вашего признания…

– Как и мы без вашего признания превосходно сумели обходиться, – находчиво оборвала его Ина.

Он продолжал:

– В распоряжении ордена имеется против вас достаточно улик. Между прочим, установлено, что у вас был сообщник, которого, как и вас, не минует кара, в полном соответствии с учением о карме. Я имею в виду снабжавшего вас материальными средствами, нужными для совершения преступления, писателя, который добывал их, кстати, тоже преступным путем. Нашей агентуре удалось выяснить, что, получив заказ на срочное изготовление боевого сценария под заглавием «Казнь египетская», он не только не выполнил до сих пор заказа, но и умудрился вырвать баснословный аванс в золотом исчислении, не считаясь с тем, что в кассах почтенного кино-предприятия не имеется буквально ни одного дублона, как, впрочем, и ни одного червонца. Итак, в последний раз, признаете ли вы себя виновной в убийстве из ревности?

– Но мне казалось, что убийства вовсе не считаются фашистами за преступления, – уклончиво ответила Ина.

– Да, они даже весьма одобряются нашей программой, но то касается лишь убийства из ревности к делу фашизма, а не из ревности к соперницам-синьоритам, – снисходительно разъяснил председатель.

Затем фигуры в масках несколько посовещались, после чего Ине было объявлено, что она единогласно при нескольких воздержавшихся присуждена к казни египетской и к отправлению вслед за выполнением этого обряда в распоряжение Муссолини-д’Аннунцио.

Председатель любезно добавил:

– Так как приговор наш не подлежит кассационной поверке, то приостановление немедленного приведения его в исполнение может иметь место лишь в том случае, если вы заявите о своем желании направить в Фиуме в наш ВЦИК прошение о помиловании на высочайшее имя.

Но с жестом презрения Ина заявила:

– Никакого помилования мне не нужно, и я скорее умру, чем соглашусь стать морганатической женой вашего отвратительного похотливого Габриэля, образ которого еще менее располагает меня к любовным мечтам, нежели воспоминание о виденной мною в детстве обезьянке, сидевшей на плечах старика серба и честно зарабатывавшей в поте лица свой хлеб. Наконец, – продолжала она задумчиво, – может быть, все это и было бы возможно, но ведь я люблю. Я принадлежу другому.

Фашисты, не на шутку разобиженные этим намеком приговоренной, уже довольно недвусмысленно накинулись на свою жертву с угрожающим криком: «Вот мы вам за ваши звездочки и луночки», чтобы совершить над нею ужасное насилие, когда двери комнаты, где все это происходило, неожиданно широко распахнулись и ее наполнил собой этакий баснословный Атлант, впрочем, четвероногий, – внушительного сложения английский дог, лай которого произвел столь сильное сотрясение, что высокие колпаки не удержались на фашистских головах и дружно попадали на пол. Небрежным жестом отодвинув в сторону десяток мужчин, отделявших от него госпожу, вновь прибывший приблизился к ней, свидетельствуя свое почтение и преданность усиленным лизанием рук. Ина со свойственной ей пылкостью воображения ласково приветствовала своего избавителя следующими словами: «Добро пожаловать, славный Король Хирам! Ты вполне вовремя явился в это собрание, моя царственная крошка». Затем Ина, конечно, не нашла нужным дожидаться, пока испуганные и пораженные члены ордена придут в состояние душевного равновесия.