Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Дачи были расположены гнездами, по четыре, пяти посреди сада одного владельца, не образуя никакой улицы или чего-нибудь похожего на стройное размещение. Как из мешка их высыпали: где густо, где пусто, где нет ничего. Каждое гнездо с садом было обнесено общим забором, который как бы объединял жильцов одного дачевладельца, отделяя их некоторой враждебностью от жителей, окруженных другим забором. Нечего говорить о населении другого, соседнего, оврага, куда нужно было попадать или делая крюк по дороге среди безнадежно выжженного поля, или перебираясь через лесистый хребет. Те были окончательными врагами, по крайней мере, на лето.

Такое распределение развивало до последних пределов, где нелепость уже граничила с юмором, местный колоколенный патриотизм. Потому люди, связанные личною дружбою или общею службою, старались поселиться в одном и том же овраге и даже преимущественно за одним забором: судейские – в одной куче, палатские – в другой, коммерсанты – в третьей. Если личная привязанность действовала на выбор летнего помещения, то, с другой стороны, совместное житье в одном овраге влияло и на зимние отношения. Поделены были даже поставщики, извозчики, торговки, – только венгерцы с мозаичными брошками и тряпичным хламом сохраняли нейтралитет, перенося вести из одного лагеря в другой.

Младшие подражали старшим еще более нелицемерно и безбоязненно, тем более, что такие отношения живо напоминали всякие воинственные игры., и в частности, игру в «казаков разбойников».

В «бараньем овраге», или, по другому, в «долине роз», жили судейские, купцы и немцы за тремя заборами, принадлежавшими доктору Кушакову, священнику Успенскому и староверу Суслову. Но распределение жильцов по дачевладельцам было как-то наперекор природе: у доктора помещались купцы, у батюшки – судейские, а у старовера разместились немцы. Последних изображало, собственно говоря, одно семейство пастора Гросмана, занимавшее три сусловских дачи, так как, кроме замужней сестры с детьми, двух теток и дедушки, у самого Гильдебранта Ивановича было три дочери и три сына: Берта, Гертруда, Фредегонда, Карл, Оттон и Герман. Несмотря на звучные имена, вся эта компания была подростками, которые и вели нескончаемую войну с судейскими ребятами. Купеческие дети держались в стороне, дрались между собою, а когда по воскресеньям их всех отвозила в собор к обедне общая линейка, они без различия дразнили встречных немцев и судейских, крича хором то «немец, перец, колбаса», то «нехристи», то «выкуси – прапорщицей будешь!» – вообще, что придется, не сообразуясь, насколько подходят эти обращения к тому, к кому они адресованы. Если эти встречи происходили еще в виду дач, из окна высовывалась чья-нибудь бабья голова и кричала: «Я те побалую!» Если же дач уже не было видно, с тем же замечанием обращался к ним извозчик.

Притом мальчиков рано отправляли в лавки «присматриваться», когда еще и русские, и немецкие барчуки скакали козлами, задрав хвосты. Девочки же чистили ягоды для варенья, метили белье, лишь в промежутках бросая безграмотные письма судейским мальчишкам. Немецкие слишком мало обращали внимания на женский пол, предпочитая играть в теннис, крокет, или попросту в лапту.

У немцев было самое красивое место оврага, то, где он делался всего уже, и по дорожке, обсаженной алым, белым и желтым шиповником, можно было достигнуть тенистой чащи над ручьем, поросшим горной смородиной. Небо казалось так высоко сквозь ветки кленов и лип, и в самый жар тут было прохладно, пахло водой, смородинным листом и груздями. Пастор на свой счет поставил там скамейку, нарочно небольшую, «потому что», говорил он, «это место – не для компании и смеха, а для размышлений и мечтаний».

За судейским забором имела летнее помещение и семья прокурора Кравченка. Это была, как говорится, «красная семья», т. е. состоявшая из отца, матери, сына и дочери. Гриша, хотя шел ему уже одиннадцатый год, учился дома, хорошо кормился, ходил в цветных рубашках, гонял трех голубей, был маменькиным сынком, воевал со старой нянькой, имел вид незанятого и независимого человека, – вообще, повторял сознательно или бессознательно в сокращенном виде житье старинных российских недорослей. Если не считать независимости и потому меньшей заносчивости и назойливости, по внешнему виду он мало отличался от соседних мальчиков, посещавших реальные или классические гимназии. Притом он вел почти одинаковый с ними образ жизни, по крайней мере, летней жизни, главный интерес которой и составляла непримиримая война с немцами. Без особенного увлечения и запальчивости, но с полной готовностью, он участвовал во всех перипетиях этой компании, исполняя даже иногда самостоятельно разные поручения, в роде того, чтобы пробраться ночью и вырыть глубокую яму на дорожке с шиповником, прикрыв ее сухими листьями, куда на следующее утро и ввалилась пасторша. Это именно он придумал в местных памфлетах называть детей Гиль дебранта Ивановича, девочек: Бря, Тря и Фря, а мальчиков: Тошка, Гошка и Кошка.

Зина, как и две другие судейские девочки, служила караульщицей, таскала тяжести и провизию, в противоположность немкам, которые были крепко сбитыми баварками и не боялись никаких сражений и стычек. Особенно амазонничала младшая, Фредегонда, или, по нашему, Фря. Она была почти неуловима и неистощима на сложные каверзы.

В смысле словесной полемики немцы сплоховали. Например, найдя, что отец Гриши похож на Дарвина, они выдумали всех противников называть «дети отца обезьян». Это было длинно, непонятно и нисколько не смешно, – просто глупо. Русские же не щадили даже своих. Например, сами же они назвали членскую пятилетнюю Клашу Олилу, которая всего боялась, и с которой всегда случалось несчастье, «Обклаша навалила». Вот это здорово! а то – «дети отца обезьян». Полчаса думай, а додумаешься – скучно станет.

Девочки были еще незаменимы, как доносчицы; кажется, эту обязанность они исполняли всего охотнее. Донисчицы и вдохновительницы, мужчины – исполнители. У немцев, по-видимому, было как-то равномернее: тяжеловатые выдумки и добросовестное исполнение делилось пополам, то и другое, между мальчиками и девочками.

Старшие делали вид, что не замечают военного положения; когда злые шутки касались их непосредственно, они жаловались вражеским родителям, а те журили своих детей, но потом при них же смеялись над шалостями, так что выходило в роде поощрения свыше. При встречах кланялись, в начале лета делали визиты и даже, в случае недостатка в партнере, приглашали на винт Гильдебранта Ивановича или его родственников, но для общих пикников не соединялись, а когда случайно встречались, то дети не пропускали случая устроить маленькую стычку, а именно: всадить несколько репейников в косу Три, Бри или Фри. Для этого в кармане, вместе с перочинным ножом, спичками, какой-то трухой и изредка засморканным платком, носились и сваленные репейники. Потом эту моду переняли и немцы. Действующие думали, что и в высших сферах сохраняется то же распределение женских и мужских ролей, потому что матери, например, были твердо уверены, что чужие господа только исполняют наивно и тяжеловато то, что нашептали им их жены. И, действительно, когда приглашали Гильдебранта Ивановича на партию винта, только одно лицемерие заставляло посылать записку к нему самому: