Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

– Мне всё равно; хочешь – иди ты; я не гонюсь. По моему, лучше конаться, – пробормотал Гриша с лицемерным спокойствием.

– Конаться, конаться! – послышались общие крики. Затем все стали в кружок, и раздалось уже «тани, бани, что под вами, под железными столбами?»

Жребий выпал на Клашу Олилу. Так как такой выбор был ни с чем не сообразен, то решили переконаться уж на «яблоко катилось вокруг огорода».

Хотя при частом применении такого способа считаться всегда заранее можно ожидать, на кого падет жребий, но Гриша от волненья всё забыл и со вниманием, весь в поту следил за пальцем Евграфа Лукьянова, прикасавшимся к груди присутствующих.

– «Кто его поднял, тот воевода».

Как сквозь сон ему слышалось.

Что это? Остановились на Стяке, на Балде? Боже мой! Что же это будет? И подумать, что это он сам и придумал такую муку!

Гриша не видел, как подмигнул Стяк. как все разошлись, не заметил даже, как сам пришел в свою комнату. Сел на сундук, но тотчас вскочил, вспомнив, что Стяк Олила должен забраться под кровать Зои Петровны. Но что же делать? А оставить так немыслимо. Забраться самому раньше туда же? Стяк его отдует, и выйдет скандал Предупредить!.. Ну, конечно! Как раньше не приходило этого в голову? И она увидит, как он ее любит! Он всё простил ей, всё забыл и оберегает её покой.

Зоя Петровна одна была на балконе, одетая как-то слишком по-городскому.

– Мило, что ты пришел. Я сегодня уезжаю.

– Надолго?

– Совсем уезжаю.

– А Евгений Павлович?

– Евгений Павлович? Не знаю. Он, кажется, остается до конца отпуска. Потом, ведь нам ехать в разные стороны. А тебе жалко что я уезжаю? Хоть ты и не любишь меня, но всё-таки мы – друзья, не правда ли?

– Правда. И потом, я люблю вас. Мне тогда было просто стыдно.

– Что ж ты перед самым отъездом признаешься мне в любви! Теперь всё равно я уезжаю.

– Но вы приедете?

– Не знаю. А ты собираешься ждать меня и всё любить?

– Да.

Зоя Петровна помолчала, неизвестно о чём думая. Потом встала и поцеловала Гришу, говоря:

– Ты – хороший мальчик. Лет через пять ты уже не будешь так уверен в своей верности.

Так он и не предупредил Залесскую об опасности, и не увидела она, как он ее любит.

Зоя Петровна уехала, но оказалась плохим пророком. Грише вовсе нс нужно было пяти лет, чтобы разубедиться в прочности своей любви. В ту же осень он изменил. Сначала Зою Петровну заменила тетя Лена, потом водовоз, потом г-жа Кондратьева, жившая в своем доме на Соборной площади, а потом он поступил в гимназию. И когда на гимназическом балу его тайком поцеловала Оля Бычкова, это совсем было не похоже на поцелуй Зои Петровны, который она дала ему, когда он приходил предупредить ее насчет Стяка, да так ничего и не сказал.

Как скучен вечер, когда нет ни братьев, ни сестёр, а папа с мамой дома не обедали и уехали в театр!

Театр освещён, вокруг стоят экипажи, разведены костры, так как морозу пятнадцать градусов, извозчики и кучера греются и хлопают рукавицами, а на них из решётки летят искры. Поминутно из карет выскакивают дамы в капорах, до того похожие одна на другую, что вся эта церемония напоминает игрушку: будто всё одна и та же фигурка выскакивает из дверцы в подъезд, обежит, где-то снова сядет в карету и опять вынырнет, а кавалер всё стоит и высаживает, словно в театр набирается на целых три театра одних дам в капорах.

Как раз окна квартиры Тулиных выходили на театральную площадь, и Петя наблюдал и карсты, и выскакивающих дам, и костры, и кучеров в рукавицах. Все дамы были похожи на маму, а все шофёры на самоедов с картинки.

Через час пора уж будет идти спать, но чего он только не переделал с того времени, как обедал один в большой столовой! Накрыли только часть раздвижного стола, зажгли одну лампочку, – было темно и уныло. После его обеда нянька ушла на кухню; он занимался один: смотрел прошлогоднюю «Ниву», заводил органчик, расставлял солдатиков, просто так гулял по тёмному залу, освещённому только с улицы фонарями. Потом играл с нянькой в дурачки, опять заводил органчик, теперь вот смотрит, как мамы в капорах ныряют в подъезд театра. Наверное, сильный мороз, не потому только, что костры, а небо стало необычайно голубым и прозрачным, облака – розовыми, и всё: бороды, шубы, трубы, крыши, – как-то задымилось и закурчавилось. На окне мохнатая звезда из крестиков… Скоро спать, не прощаясь с мамой. Когда она вернётся, она зайдёт к нему в детскую и сонного перекрестит. Он это знает, хотя и не будет просыпаться.

Петя потихоньку слез с подоконника и пошёл в кухню, но и нянька, и кухарка, и кухаркина дочка, Катиш, – все были в девичьей.

Катиш служила в модной мастерской и часто забегала к матери по дороге, когда её посылали по заказчицам.

И теперь на столе под лампой находилась раскрытая картонка с ярко-зелёным платьем, которое, очевидно, Катиш только что показывала женщинам. Девушка была небольшого роста, кругленькая, с румяным лицом и гладкими, тёмными волосами. Увидя входившего мальчика, она тотчас отодвинула недопитый чай и бросилась к Пете.

– Здравствуйте, Петенька, как ваше здоровье?

– Здравствуй, Катиш. Что это ты принесла?

– Пирог!

– Какой пирог? ведь это же платье!

– А знаете, что платье, зачем же спрашиваете?

И, обратясь к няньке, добавила:

– Маленький, а понимает, что – платье.

– Он у нас умный! – заметила та и стала гладить Петю по головке жёсткою рукою.

– Уж теперь не говорит: «Суворовский, 34?»

Дело в том, что, будучи ещё совсем маленьким, года два тому назад, мальчик на вопрос, как его зовут, приучился отвечать: «Петя Тупик, Суворовский, 34», – будто на случай, если бы он заблудился.

– Нет, теперь он большой, – ответила няня и посадила мальчика рядом с собою, чтобы снова приняться за чай. В комнате было тепло и уютно, и вообще она производила впечатление бабьего царства. Пете казалась необыкновенно, как-то по особенному, вкусной полбаранки, данной ему Катишиной матерью. Девушка, дуя на блюдечко и не обращая внимания на Петю, спросила, очевидно, продолжая разговор, прерванный приходом мальчика:

– Ну что же, Анна Алексеевна теперь успокоилась?

Кухарка обтёрла ладонью рот и не спеша ответила:

– Теперь куда тише! Чего же и беспокоиться? Окна в окна живём.

– Неужели окна в окна? – в каком-то восторге воскликнула Катиш.

– Окна в окна.

– Вот интересно-то!

– Да мы теперь и не на Суворовском вовсе живём, – заметил вдруг Петя, допив чай и будто желая направить разговор в более интересную для себя сторону.

– Вспомнил! – рассмеялась Катиш, – а мне гак ваша прежняя квартира больше нравилась!.. И она как-то необыкновенно громко отгрызла кусок сахара. Пете ни за что бы этого так не сделать. Из зависти ему хотелось противоречить.