Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Перед праздниками работы было по горло, оттого девушки посмотрели немного на костюм и сейчас же принялись за шитье, кто за что, только Ксюша сидела в задумчивости, словно не замечая, что картонку уже давно закрыли, и комната освещается только лампой. Уж так ей нравилось это платье, что не знаю, чего бы она ни дала, чтобы иметь его!

Ксюша будто не могла даже сидеть на месте, накинула платок и вышла. Холодно, в небольшом квадрате неба, видного высоко над двором, горит большая звезда («Рождественская!» – подумала девушка), кто-то кличет двух мопсов в ваточных попонках, из отворенных дверей прачешной валит пар: торопятся к праздникам.

Вдруг ее окликнули:

– Ксении Петровне наше почтение!

По двору проходил мужчина в переднике поверх теплой, длинной куртки и в котелке. Ксюша даже не сразу узнала приказчика из соседней фруктовой, который уже давно за ней ухаживал. Мастерицы смеялись над невзрачным кавалером, но девушка справедливо думала, что такой скорее женится, и потом, Евграф Семенович казался человеком, хотя несколько и смешным, но солидным и добрым.

Не получив ответа на свое приветствие, Евграф снова заговорил:

– Воздухом дышите?

– Да, вот вышла немного, – неохотно сказала Ксюша.

– Так. А я думал, не меня ли грехом поджидаете.

– Была нужда! И с чего это вы, Евграф Семенович, так о себе воображаете, что я вас буду на холоду ждать?

– Давно не видались.

– Захотела бы, в магазин бы забежала!

Помолчав, приказчик снова начал:

– Холодно-с! А на третий день обязательно на бал приходите. Я себе уж костюм приготовил.

– Воображаю!

– Хороший костюм! Обязательно приходите: у меня с вами разговор серьезный будет.

– Да как же я вас узнаю, раз вы будете в костюме?

– Узнаете, пари держу, что узнаете! Кто другой не узнает, а вы узнаете.

– Что же вы карточку на спину пришпилите, что ли, что я вас узнаю?

– Нет, вы одни узнаете, только приходите.

– Ладно, уж слышала!

– Так придете?

– Может быть.

Евграф вздохнул. Девушка вдруг громко рассмеялась.

– Только ведь, если я приду, то так оденусь, что вы меня ни за что не узнаете. Я-то вас узнаю, а вы меня нет! Ну, прощайте, замерзла совсем!

Ксюша было позабыла о сшитом костюме, а теперь разговор с Евграфом Семеновичем опять ей о нём напомнил. Было трудно удержаться, чтобы не открыть картонки и не посмотреть еще раз на розовое сиянье, но она превозмогла себя, отгоняя разные мысли.

Ксюша и жила при мастерской, будучи племянницей и крестницей хозяйки. Спала она отдельно от прочих мастериц, за шкафом в коридоре, даже не на кровати, а на сундуке. Но она вовсе не оттого не могла заснуть, что ей было жестко или душно, нет, она всё не могла забыть текучий нежно-белый блеск костюма Авроры. Если бы Евграф Семенович увидел ее в таком платье, с ума бы сошел!

Ксюша осторожно встала со своего сундука, прислушалась: все спят спокойно. Хотя все находились в разных комнатах, но квартирка, за исключением мастерской, была так мала, что из коридора было слышно, что делается во всех концах помещения.

Девушка тихонько открыла дверь в мастерскую. Темно. Лампадка в углу чуть теплится, в окнах какая-то бурая темнота. Там, на небе, наверное, звезда-то горит; если присесть на пол, пожалуй, ее даже видно! Но Ксюшу занимало что-то другое. Быстрым оком она нашла картонку, повернула штепсель, открыла крышку, минуту стояла словно в нерешительное, и, потом вдруг быстро-быстро стала надевать на себя приготовленное для Катерины Петровны Быковой платье, не попадая крючками в петельки, громко щелкая кнопками. Только совсем уже готовою она повернулась к зеркалу и несколько минут стояла, будто с ума сошла.

По правде сказать, трепаная, со сна, Ксюшка не очень была похожа на Аврору, костюм даже совсем не шел к ней, но едва ли что-нибудь и различала в поверхности зеркала, кроме неопределенной розовой прелести, зная при том, что это она, Ксюша.

Подойдя к комоду, девушка порылась в верхнем ящике и, достав карточку Евграфа Семеновича без передника уже и без котелка, поставила ее на венский стул, чтобы и приказчик мог полюбоваться, как нарядна та, которую он любит. Но фотография, прислоненная к полированной, круглой спинке, всё скользила и падала, будто не желая смотреть, так что Ксюша скоро снова убрала ее даже с некоторой досадой в комод, а сама потушила огонь и, как была в Аврорином костюме, долго стояла перед иконами, изредка крестясь и неизвестно о чём думая, о чём молясь. Одно можно сказать, что только что сшитое платье было очень причём в этой молитве.

На следующее утро девочка, посланная к Быковым, вернулась с неразвязанной картонкой и сказала, что господа за работу заплатили, а заказа не берут, – дарят его Ксюшке.

Ксюша выскочила из кухни, где она умывалась, набросилась на ученицу, думая, что та насмехается и всех дурачит, но девочка указала На действительно нераспакованную картонку; кроме того, было и письмо, в котором г-жа Быкова писала, что посылает деньги за работу, но чтобы костюма ни в каком случае ей не отправляли, а передали, как подарок, той мастецире, которая его шила.

Ксюша думала, что она во сне всё это слышит.

Как сквозь воду, доходили до неё поздравления, восхищения и советы подруг. Платье уже без церемонии вытащили и разглядывали и со всех сторон смотрели на свет, щупали, мяли. Наконец, хозяйка спросила:

– Что же, Ксюша, продавать его будешь?

Та смотрела молча.

– Платье-то, говорю, продавать будешь? Куда же тебе его, а тут за один бисер сколько дадут!

– Нет, нет! – ответила, наконец, девушка, – я его продавать не буду, его продавать нельзя!

– Куда ж тебе его? сама, что ли, будешь носить?

– Может быть, и сама.

– По маскарадам ездить будешь?

– Я его в церковь надену.

– В церковь в таком платье и не пустят еще.

– Почему не пустят?

– Неприлично потому что.

– Богу всё равно, в чём придешь.

– Про это я не знаю. Богу, может быть, и всё равно, а народ осудит, да и просто, если сторож увидит, какой у тебя наряд, так не пропустит. А продать – другое дело. Я бы сама у тебя купила, хоть сегодня же четвертной бы дала, к праздникам и пригодились бы, на земле не валяются.

Но Ксюша наотрез отказалась продавать новое платье и даже спрятала его в комод, сама отпросившись в церковь, так как был сочельник.

Хотя она совершенно обыкновенно шла по улице и ничем не отличалась от остальных людей, бывших в церкви, она тем не менее всё время находилась в каком-то столбняке. Лишь к концу службы она вдруг поняла, что произошло, и заплакала не столько от радости, что ей достался желанный наряд, сколько от благодарности за то, что вот её молитва, её желание (на первый взгляд, казалось бы, такое суетное, неважное) исполнено Богом.