Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

Феруччи почти не выходил из дому, отчасти боясь насмешек своих приятелей, отчасти оттого, что после отъезда Эрнестины он впал в глубокое равнодушие и печаль.

Он грустно сидел у окна и смотрел, как ласточки чертили небо около колоколен, с каким-то болезненным удовольствием вспоминая последние дни, когда, как ему теперь казалось, он был одурачен, унижен и оскорблен. И разве виною всех этих жалких и смешных происшествий не была Лавиния, которая уверяла, что любит его? Разве так любят? Так можно только мстить! Может быть, она хотела злой шуткой отучить его от неуместной любви? А он ее любит все по-прежнему и до сих пор не забыл того дня, когда она ласково толкнула его к монне Эрнестине. Чего она хотела достичь этим? Странная женщина!

Гаетано от мечтаний пробудил слуга, вручивший ему письмо. Лавиния сообщала кратко, что желала бы его видеть и ждет его завтра. Феруччи долго смотрел на бумагу, словно не понимая смысла или желая прочесть большее, но кроме того, что было написано, ничего не мог вычитать.

Г-жа Перелла была в очевидном и несвойственном ей волнении, когда на следующий день к ней пришел исхудалый и бледный Гаетано. Даже голос ее дрожал, когда она спросила:

– Вы очень страдаете, мой друг?

Феруччи подумал, не ревнует ли его Лавиния к бежавшей Эрнестине, и объяснил свою печаль сомнением, не поступает ли с ним г-жа Перелла коварно, не играет ли им. Он говорил тем более искренно, что теперь, когда он видел перед собою сияющее лицо возлюбленной, он и действительно так думал. Лавиния улыбнулась, покачала головой и сказала:

– Как вы плохо меня знаете, Гаетано. Я нисколько не обманывала вас и люблю вас искренно. Если вы хотите, я могу объяснить вам мой поступок. Вы слишком молоды, и в любви вас привлекает не столько само чувство, сколько влюбленные процедуры: ухаживанья, опасности, ревность, сцены, дуэли и даже отчаянье. Как часто чувство гибнет от этих спутников! Я давно уже пережила все это, люблю просто и прямо и не могла бы снова совершить этот прелестный путь. Для вас же это было необходимо. Я знала Эрнестину, знала, что недолго она будет верна, я верила в прочность вашего чувства и я ждала. Это было необходимо, как ребенку корь. Теперь вы здоровы и любите меня по-прежнему. Я охотно выйду за вас замуж, так как люблю вас от всей души. И надеюсь, что со мной вы не захотите повторять любовной канители, которую проделали с бедной Эрнестиной. Простите, если я заставила вас страдать, но любовные страдания – самые благословенные.

Так добродетельная Лавиния приобрела себе верного и спокойного мужа, а Гаетано, совершив обычный путь влюбленных, достиг желанной цели.

Держа бумажку перед глазами, Алексей Михайлович Дербентов видел совсем не адрес, на ней написанный, а прекрасный, несколько печальный, очень серьезный овал Зинаиды Петровны Светловской. Конечно, было достаточно естественно, что мысли и воображение молодого человека были заняты знаменитой балериной, но и слова, стоявшие на клочке бумаги, заслуживали некоторого внимания. Соединение чисто русских Саввы Ильича с французской фамилией Готье было достаточно примечательно, чтоб над ним задуматься, особенно, если в качестве местожительства указывалась Подьяческая улица. Дербентов не был обреченным мечтателем, и привлекательный образ Зинаиды Петровны не так уже даром скрывал собою адрес старого антиквара; но в данную минуту с неопределенно блуждающими глазами, полуоткрытым ртом, выбившимися из-под шапки волосами, растегнутом пальто, он, действительно, походил на поэтического героя из романтического и светского романа тридцатых годов. Высокая, несколько сутулая фигура, длинные ноги и светлые волосы увеличивали это сходство. Стоял он как раз у ворот того дома, номер которого значился на записке. Знай он лучше Бальзака, конечно, ему пришло бы на память блестящее рассуждение романиста в начале «Истории тринадцати» о разных характерах парижских улиц, которое может быть применимо к улицам любого большого города, в том числе и Петрограда. Ему показалось бы, что Подьяческие улицы мрачное, двусмысленное и печальное место, где начинаются темные истории или распутываются падением, проклятьями и преступлением. Но Алексей Михайлович думал только о том, как бы найти квартиру № 72, а мечтательность и романтическая выдумка у него были всецело заняты Зинаидой Петровной.

Ворот на улицу не было, во двор нужно было проходить узким и темным коридором, в конце которого горела лампа, словно он шел под землею. Лестница была тоже темною, особенно на верхней площадке, так что Дербентову пришлось зажечь спичку, чтобы прочитать объявление, прибитое около дверей. Там на русском и французском языках значилось: «Савва Ильич Готье, продажа и покупка старинных и новых книг, русских и иностранных, по разным отраслям науки и искусства, а также гравюр, офортов и прочей художественной старины. Открыта от 10–12 и 2–4 часов дня».

Спичка догорела раньше, чем Алексей Михайлович поспел посмотреть на часы, но ему казалось, что теперь должно быть часа три. Однако, на его звонки двери не отворялись. Дербентов решил не уходить, покуда не добьется какого-либо результата. Вымеривая небольшую площадку в промежутках между звонками, он обратил внимание на матовое продолговатое окно в боковой стене, на высоте полутора человеческого роста. Оно было освещено желтоватым светом и, очевидно, принадлежало к квартире № 72. Алексей Михайлович с новой энергией нажал один звонок, дернул за ручку другого и в то же время начал стучать ногою в двери, обитые клеенкою. Он не слышал никаких шагов внутри, как вдруг клеенчатая створка распахнулась, как от пружины, так что посетитель должен был отступить на шаг. На пороге стоял огромный рябой мужчина в мягких туфлях, держа высоко, почти перед лицом, простой фонарь с огарком. На выпуклых, словно у него была базедова болезнь, глазах были круглые в черепахе очки, но мужчина смотрел словно мимо стекол и ничего, казалось, не видел.

– Что вам нужно? – заговорил он громко, как глухой, загораживая своей громоздкой фигурой всю отворенную половину двери.

Алексей Михайлович отвечал, как мог вежливее:

– Я хотел бы купить у вас…

– Чего купить?

– Окорок.

От удивления великан произнес даже не так грубо:

– Какой окорок?

– Конечно, я хочу приобрести книги. Вы задаете странные вопросы.

– Какие книги?

– Но послушайте, мне подходят разные книги. У вас магазин не текущей литературы. Я бы посмотрел, что у вас есть.

– У меня нет никаких книг.

– Однако, у вас вывешено объявление и назначены часы.

Мужчина постоял, не опуская фонаря, потом повторил монотонно: