Михаил Кузмин - Антракт в овраге. Девственный Виктор

– Меня зовут Поликсеной.

Тут с фырканьем вдруг пронеслось несколько пар когтистых лап, шум падающих книг, дребезг уроненного стакана, мягкие пощечины, – и прямо под ноги Алексею Михайловичу клубком скатились четыре кота, ударились об него, с яростным мяуканьем разлетелись в разные стороны, остановились, выгнув спины, потом опустили твердо-скрюченные хвосты, сели и заурчали сладким и зловещим басом.

В эту же минуту дверь отворилась, и на пороге показалась девушка лет восемнадцати с круглым, несколько кошачьим лицом, рыжеватыми волосами и огромными глазами. Она остановилась и принялась смотреть на Дербентова ласково и укоризненно, не обращая внимания ни на котов, ни на Поликсену, которая подскочила к ней, крича:

– Пошла вон, дрянь, шпионка! Сейчас же наверх! Марш! О, вы видите, Алексис, как я живу, кем я окружена. В собственной дочери я имею тюремщика. Но все это изменится, клянусь вам, и мы восторжествуем!

Дербентов не мог больше выдерживать. Наступив на одного из котов, он бросился из комнаты, но, обернувшись на пороге, успел заметить презрительную усмешку девушки, круглое лицо которой вдруг залилось краской, словно ей было стыдно.

Алексей Михайлович думал уже, что придется отказаться от надежды иметь Казотта 184S года, но Поликсена не потеряла, по-видимому, его адреса и в сумерки дня через два явилась к нему с узлом, в котором кроме книг, записанных им тогда, были еще и отобранные ею по собственной догадке. К удивлению, почти все принесенные книги были так или иначе интересны. Дербентов, поблагодарив старую даму, спросил о цене, но та не дала ему говорить, переконфузилась и стала уверять, что она ничего не знает, что книги – не ее, что это – подарок ему, Дербентову. Алексей Михайлович опять завязал книги, но Поликсена так умильно просила его не отсылать книг обратно, ему самому так хотелось их иметь, долго рассматривать на свободе, поставить себе на полки, лететь к Зинаиде Петровне, похвастаться своей удачей, что наконец он сдался, утешая сам себя, что в ближайшие дни он зайдет к Савве Ильичу, спросит о цене и заплатит ее. Поликсена радовалась, как девочка, что он согласился принять ее подарок. При ближайшем рассмотрении она оказалась вовсе не восьмидесятилетней старухой, что было бы и не совсем естественно при восемнадцатилетней дочери, а женщиной лет пятидесяти, которую старили постоянный грим, гримасы и полоумная прическа. Временами же, особенно когда лицо ее делалось покойным и мечтательным, ей можно было дать и меньше, гораздо меньше. Гостья осталась пить чай, ее веселило холостое хозяйство Дербентова, особенно когда он, уступив ей единственный стакан, сам приготовился пить из пустой фунтовой банки из-под варенья. Но, конечно, Поликсена была лишена рассудка. Сначала Алексей Михайлович подумал, что это – эротическое помешательство, и опасался несколько нападений со стороны жены антиквара, но видя, что женщина ограничивается гримасами да болтовней, стал прислушиваться к ее словам. Никакого реального смысла и логической связи в них не было, какая-то убедительность и детская уверенность делали их странно привлекательными; даже гримасничающие черты Поликсены не казались тогда лишенными прелести. Дербентов пугался, ловя себя на этой мысли, но сейчас ему делалось стыдно за свой страх, таким жалким и беспомощным существом представлялась ему его неожиданная гостья.

Она ушла, тряся головой и посылая воздушные поцелуи, но через два дня снова пришла с новым узелком, который она вносила с такими предосторожностями, словно Савва Ильич стоял за дверью. В выборе книг она показала изобретательность и вкус, но удивительнее всего было какое-то верное и тонкое чутье, какие книги должны понравиться Алексею Михайловичу. Потом пришла без книг, потом опять с книгами. Дербентов привык к этим посещениям и к Поликсене, так что почти ждал каждый раз ее звонка. Она больше не пугала его, не казалась такой смешной, хотя ничего в ней не изменилось. Слушая ее бессвязные слова, Алексей Михайлович старался понять, за кого она его принимает, но кроме того, что это были обращения к кому-то, кто в нее влюблен, ничего уловить было нельзя…

Но это были бесконечные выдуманные истории, происходившие будто бы вчера и сегодня, в которых героями были она и он, Поликсена и Алексис. Очевидно, ей нужен был только послушный слушатель, потому действовать в этих рассказах могло какое угодно фиктивное лицо, не обязательно сейчас присутствующее. Иногда ее, почти всегда лукавые, глаза темнели и тяжело останавливались на молодом человеке, но он тихо спрашивал:

– Ну, а дальше что мы делали?

И снова глаза больной светились воображением, и Поликсена продолжала сентиментальную, шикарную или забавную повесть. Фантазия ее была довольно банальна: то они ездили по ресторанам и театрам, она была певицей, а он офицером, то целый день сидели дома, в глубоком будуаре, целуясь и питаясь шоколадными конфетами, то бегали на лыжах большой компанией. Редко, редко ее ум придумывал забавное несчастье или осложнение, вычитанное из Боккачио. Какой-то не очень приятной, но затягивающей дремотой влекли Дербентова эти свидания.

Скоро он стал принимать в них более активное участие, фантазируя вслух свое, не сообразуясь с тем, что говорила его партнерша. Поликсена была так занята своими выдумками, что не обратила внимания на несоответствие реплик, а только радовалась, что ее слушатель заговорил. Алексей Михайлович вовсе не был фантазер, его словно заразила слабость его посетительницы. В его историях героиней, конечно, была Светловская; спектакли, почтительное ухаживание, поездки, триумфы Зинаиды Петровны были сюжетами его мечтаний. Если бы Дербентов со стороны посмотрел и послушал, как он сидит с морковноволосой Поликсеной и как они говорят, не слушая друг друга, но как-то так, что получается длинная и нелепая история, он сам бы испугался.

Самовар давно остыл, холодные чашки стоят нетронутыми, книги неразвязанными лежат на полу, Поликсена, лукаво сверкая угасающими глазами, говорит сладко и таинственно, молодой человек, поодаль, отвечает смущенно и с запинками, свет не зажжен, и бледная, даже не розовая, заря серого дня едва позволяет различать кровать у стены, умывальник, полки с книгами.

– Вам нужно опасаться простуды, по вечерам бывает болотная сырость, дайте я закрою вам ноги пледом плотнее. Завтра отходит пароход в новый свет.

– Да, да … я жду вас в одиннадцать. Все шпионы будут усыплены. Мы поужинаем вдвоем, не забудьте принести желтых тюльпанов: они к лицу мне…

– Я поеду с вами куда угодно, на край света, только бы лишь видеть вашу улыбку, ваши глаза, ту непослушную черную прядь, которая спадает вам на лоб, когда вы танцуете.