Иван Наживин - Перун [Лесной роман. Совр. орф.]

— Ты бы послушал, что говорила недавно на одном реферате на эту тему Евдокия Ивановна Кукшина! — воскликнула она.

— Какая Кукшина? — рассеянно спросил старик.

— Как? — поднялся кверху задорный, хорошенький носик. — Ты не знаешь Евдокии Ивановны Кукшиной?! Это известная общественная деятельница, которая…

И пошла, и пошла!.. И Иван Степанович должен был смириться под этой стремительной атакой église militante, но за то теперь, когда никого строгого рядом не было, он сказал Марье Семеновне спокойно:

— Нет, Марья Семеновна, вы и «Русские Ведомости» возьмите себе…

— И хорошо делаете, что не читаете… — сказала Марья Семеновна степенно. — Что зря глаза-то тупить?

Но сама она с тех пор, как побывала в 1905 г. с семьей Ивана Степановича заграницей — старику-гуманисту был противен кровавый разгул бездарного правительства, которым оно ответило на народные волнения, и он уехал заграницу, — очень пристрастилась к газетам — она говорила не «пристрастилась», а «набаловалась», считая такое увлечение все-таки слабостью, баловством, делом несерьезным, — и любила посмотреть иногда, как идут там дела, причем особенно приятны ей были известия из тех стран, где она побывала: она считала себя компетентною в их делах.

— А пирожками вы окончательно избалуете меня, Марья Семеновна! — принимаясь за кофе, сказал Иван Степанович. — И не надо бы есть, а не вытерпишь: ведь, ишь, как зарумянились!

— Почему не надо? — возразила Марья Семеновна. — На то и пирожки, чтобы кушать…

— Отяжелеешь, работать меньше будешь…

— Вот важность какая! Ежели не беда, что у курицы одним яйцом меньше будет, то нет беды и в том, что на свете будет одной книжкой меньше…

Иван Степанович задребезжал старческим смехом.

— Вот это так золотые слова, Марья Семеновна! Непременно запишу… Это вот верно!.. И теперь я с вашими пирожками стесняться уж не буду…

— Ну, и кушайте на здоровье… — сказала она, довольная, что Иван Степанович развеселился, что поднос ее выглядит так аппетитно, что все вокруг ее стараниями так чисто, солнечно, в порядке и, захватив «Русские Ведомости», она вышла, а через две-три минуты с крыльца раздался ее ласковый голос:

— Где ты, Рэкс? Иди завтракать… А-а, все не выспался, старый… А ночью что делал? Ну, ну, знаю, что хорошая собака… Ну, пойдем…

Иван Степанович уже кончал завтрак, когда в дверь постучали.

— Иди, иди… — отозвался Иван Степанович, зная по стуку, что это Сережа, сын.

Дверь отворилась и в комнату вошел Сергей Иванович, невысокий, худощавый, черноволосый и черноглазый человек лет двадцати восьми в потертой форме лесничего и в высоких сапогах. В лице его стояло как будто выражение подавленной грусти…

Едва кончив лесной институт в Германии, он полюбил эту хорошенькую, нарядную Таню и женился на ней. Его влекло к науке, он готовился остаться при Академии, а Таню влекла шумная, сверкающая жизнь безделья и наслаждения. Он уступил ей, взял место в Петербурге, но вскоре Таня закружилась в вихрях ненасытной жизни и унеслась, оставив после себя молодого мужа с разбитым сердцем и маленького сына Ваню. Сергею Ивановичу все опротивело и он принял место лесничего в одном из глухих лесных уездов, чего всегда шутя желал ему его отец-охотник. И вскоре Таня погибла безобразной и жестокой смертью: ее застрелил после кутежа пьяный офицер-гвардеец. Да и не только горе, причиненное Таней, влекло его в леса, но и общая усталость: много усталых, разочарованных в замашках жизни людей скрылось тогда, после бури 1905 г., по разным трущобам…

Сперва хозяйство его взяла было в свои руки постаревшая и уставшая от жизни мать, Софья Михайловна, но так как ей было это трудно и часто ездила она гостить к замужним дочерям и заграницу лечиться, то с общего безмолвного согласия бразды правления были переданы Марье Семеновне, которая вырастила Сергее Ивановича и считала себя как бы членом семьи. Иван Степанович скоро совсем переселился к сыну и наслаждался покоем и одиночеством в своих милых, лесных пустынях.

— Ну, что? Здоров? — ласково проговорил отец, подставляя щеку для поцелуя.

— Спасибо. А ты как?! Письмо от мамы есть…

— А-а… Ну, как там у них?

— У Шуры все слава Богу, а Капа все бунтует…

— Плохо, плохо… — покачал головой Иван Степанович, которому хотелось, чтобы не только у дочерей, но и во всем мире все шло хорошо. — Я всегда этого боялся. У нее всегда была слишком сильна не только Wille zum Leben, но и Wille zur Macht… А муж?

— Муж преуспевает. Возможно, что войдет от своей партии в Думу… — усмехнулся чему-то Сергей Иванович. — А Лиза приехала из Парижа и работает при московских клиниках. Скоро хочет побывать у нас. Тысячи поклонов и поцелуев тебе…

— А-а, спасибо… Очень рад… Она молодец у нас…

— А что ты думаешь делать сегодня? Я хотел прокатить тебя в мои хвойные питомники. Утро чудесное…

— Нет, спасибо, милый… Я хочу сегодня немножко поработать. А, может быть, мы лучше сделаем так: сегодня каждый займется своим делом, а завтра поедем пораньше к обедне в монастырь, а по пути заглянем и на питомники…

— Прекрасно… — сказал Сергей Иванович, как-то сразу оживая. — Кстати, я для «Вестника Лесоводства» статью свою пока кончу — ужасно она у меня залежалась…

— Ну, вот видишь, как все хорошо выходить…

— Ну, так будь пока здоров, папа…

— Будь здоров, милый… Не забудь прислать мне Ваню поздороваться…

— Не беспокойся: он и сам не забудет. Ты карандаш ему, что ли, какой-то необыкновенный обещал? Целое утро только о нем и рассказывает…

— А да, да… Как же, дам…

Сергей Иванович, немного повеселевший, ушел к себе, а Иван Степанович перешел к своему рабочему столу. Нового теперь он уже ничего не писал, но усидчиво готовил последнее, посмертное издание своих избранных сочинений и все исправлял и дополнял свои обширные мемуары. В собрании сочинений он не столько исправлял разные несовершенства, сколько выбрасывал все злое, все раздражающее, все недоведенное до точки: пусть после него останется не сорок томов непременно, а хотя бы только четыре, но чтобы это было самое лучшее, что им за всю жизнь было создано… Но не успел Иван Степанович найти нужную ему папку, как дверь отворилась и в комнату вбежал черноголовый, румяный Ваня, мальчик лет пяти, очень похожий на отца.

— Здравствуй, дедушка… А я пришел за карандашом…

— Вот тебе раз! — воскликнул дед. — Я думал, что ты пришел поздороваться с дедушкой, а оказывается, тебе нужен не дедушка, а карандаш… Вот так внучек!

— Нет, и дедушка, но и карандаш… — решительно поправил мальчик.

— Наверно не только карандаш, но и дедушка?

— Наверно…

— Тогда другое дело…

Иван Степанович порылся в правом ящике стола и достал толстый, граненый, сине-красный карандаш.