Иван Наживин - Перун [Лесной роман. Совр. орф.]

— Скоро… Не ждали… — ласково сказал он Андрею. — Но очень рад…

— Позволь, папа, представить тебе моего учителя и друга, профессора Максима Максимовича Сорокопутова…

— А-а, очень рад… — радушно протянул руку гостю хозяин. — Очень, очень много слышал о вас от моего Андрюши… Ксения Федоровна, профессор Сорокопутов… Наш батюшка, о. Евстигней… — продолжал он представления. — Петр Иванович Бронзов, сосед…

— Зачервивел что-то профессор-то… — невольно подумал про себя Петр Иванович, с сожалением глядя на захудалую фигурку, но тотчас же почтительно раскланялся: титул профессора имел свойство приводить его в какое-то набожное настроение.

— Наташа, проводи г. профессора в комнату для гостей… — распорядилась сияющая Ксения Федоровна. — Милости просим… А помоетесь с дороги, прошу вас пить чай…

Наташа, радостная, с сияющими глазами, носилась, как на крыльях, но старалась не смотреть на хозяйку.

Приехавшие ушли в дом, а Лиза, которую бесил «накрахмаленный американец», повела атаку на капитал: она считала себя убежденной социал-демократкой. Алексей Петрович едва отвечал ей и смотрел на нее так, как будто бы она была стена. Но Лиза не успела развить и десятой доли своего напора — а он у нее был значителен, — как на террасу вышли немножко прифрантившиеся Андрей и профессор. Их усадили к столу…

— Но почему вы вернулись раньше времени, Андрей? — спросила Ксения Федоровна, неудержимо сияя глазами.

— Позвольте мне пожаловаться на него… — слабым, похожим на ветер, голосом сказал профессор. — Я буквально не узнавал его в эту поездку: вял, рассеян, ленив, из рук вон, — ну, точно вот влюблен! Сам я лично состояния влюбленности никогда не испытывал, но слыхал, что все влюбленные вот такие полуневменяемые… И я, наконец, потерял терпение и потребовал возвращения домой, потому что — между нами говоря, — без него я в этих диких уголках тоже ничего не могу сделать при моей рассеянности и непрактичности. Я, к сожалению, именно такой профессор, какими принято изображать нас в «Будильнике» и во «Fliegende Blatter»…

Пока он говорил, Ксения Федоровна не сводила своих сияющих глаз с явно смущенного Андрее.

— Я очень переработал зимой… — сказал Андрей, не поднимая глаз. — А тут еще эти белые северные ночи, бессонница, тоска…

— Но все таки сделать что-нибудь удалось? — спросил Лев Аполлонович.

— Очень мало… — отвечал профессор. — Откопали любопытную вопленницу одну, лет за восемьдесят, но с необыкновенной памятью. А потом у одного дьячка удалось приобрести любопытный апокриф начала XIX в., доказывающий тождество Наполеона с предсказанным в Апокалипсисе Зверем… Но я все же отлично проехался и отдохнул. А сюда затащил меня Андрей Ипполитович знакомиться с обретенным им Перуном… Это очень интересно…

— Ну, а вы как? — с улыбкой обратился Андрей к Лизе, чтобы отклонить разговор в другое русло. — Все воюете?

— Все воюем… — сразу поднялся вверх хорошенький носик.

— Eglise militants, значит, по-прежнему?

— Никакой église тут нет… — изготовляясь к стремительной атаке, ответила Лиза. — Причем тут église? Там слепая вера, тут — точная наука…

— Не дай Бог, если власть когда захватят ваши! — усмехнулся Андрей. — Если бы это случилось, нам, вероятно, пришлось бы пережить не мало старых страничек нашей истории. Появились бы новые Путята и новые Добрый и из вашего толка и стали бы, как и старый Путята и старый Добрыня в Новгороде, ломать храмы старых богов, жечь непокорные города, огнем и мечем внушать истины новой веры, — словом, как полагается…

— Странное представление о самой культурной, самой научной, самой передовой партии! — вспыхнула Лиза. — Никогда я не…

— Да будет вам! — вмешался Сергей Иванович. — Как только сойдутся, так пыль столбом…

— Пожалуйста! — задорно поднялся носик. — Можешь быть и умеренным, и аккуратным и все, что угодно, но предоставь другим иметь в жилах кровь более горячую…

Разговор разбился на группы и зашумел. Профессор, угощаясь, — он не разобрал как-то, была ли это яичница-глазунья или творог с молоком, или то и другое вместе, — беседовал с Мэри-Блэнч и Алексеем Петровичем. Английский язык он знал великолепно, так, что без малейшего затруднения одолевал самые головоломные научные труды, но говорил ужасающе, чего он сам как будто и не подозревал и вел беседу чрезвычайно уверенно. На лице Мэри-Блэнч стояло полное недоумение и она не решалась даже повторять свое «I beg your pardon…» И она очень ловко отступила и завладела Львом Аполлоновичем, а профессор обратился к о. Настигаю.

— Конешно, конешно… — косясь на водочку, говорил о. Настигай своим мягким говорком на о. — Старины тут непочатый край, можно сказать… Да что-с: можно сказать, что все мы здесь — ходячая старина. Одна слава, дескать, что хрещеные… Вот на этой неделе является ко мне один поселянин: пожалуйте, батюшка со святой водой — домовой что-то расшалился… Ну, поехал смирять домового.

— И не усмирил… — засмеялся Петр Иванович, который любил эдак прилично-либерально подтрунить над попиком. — Зря целковый с мужика взял… В эту же ночь «хозяин» так в конюшне развозился, что хоть святых вон неси… Старики наши уговорили Матвевну, хозяйку, поставить ему за печь на ночь угощение получше, — ну, стал потише… Эх, ты, Аника-воин, с домовым, и с тем справиться не мог… А «я — поп»….

— А разве у вас какие особенные молитвы против нечистой силы есть? — спросил Лев Аполлонович, невольно отмечая про себя, как оживилась и просияла Ксения Федоровна, которая так тосковала все это последнее время.

— А как же-с? Имеем особые молитвы…

— Но ты напрасно, папа, считаешь домового «нечистой силой»… — вмешался Андрей. — Домовой это покровитель домашнего очага из рода в род, дедушка, хозяин, а совсем не враг. Это вина батюшек, что понятие о нем так извратилось…

Алексей Петрович удержал зевок.

Вечерело. Чай кончился. Разношерстное общество испытывало некоторое утомление от напряжений не совсем естественного разговора. Даже Лиза притихла. Ей стало грустно: так тянуло ее повидать Андрее, но, как всегда, и теперь сразу же началась эта ненужная, в сущности, пикировка. Профессор рассеянно ел варенье из крыжовника и старался догадаться, что это он такое ест. О. Настигай, радовавшийся, что он попал в такое образованное общество, все искал темы для занимательного разговора.

— Может быть, господа, пока не стемнело, вы хотите взглянуть на Перуна? — проговорила Ксения Федоровна. — Тогда милости прошу…

Все зашумели стульями. Мэри-Блэнч вытащила откуда-то свой великолепный кодак, с которым она не расставалась. И все спустились в тихо дремлющий парк и стрельчатой аллеей прошли на зеленую луговину, где, среди круглой, одичавшей куртины, над тихой Старицей, стоял, окруженный цветущим жасмином, воскресший бог с выражением необыкновенного покоя и величия на своем плоском лице. Профессор был в полном восторге. Другие притворялись, что все это очень интересно. Мэри-Блэнч сказала что-то мужу.