Иван Наживин - Перун [Лесной роман. Совр. орф.]

У слушателей точно кто натянутые струны в душе спустил. Рассказ им понравился чрезвычайно. Так пишется — всегда — история деяний человеческих и всегда с большим успехом. О второй половине ночи под Ивана Купалу, когда он собственно клад нашел, Петро рассказывать не стал, — об этом рассказывала его улыбка, которую он никак не мог сдержать, да глаза сияющие, ласковые, счастливые. Но понимала эту улыбку и этот немой язык глаз только Дуняша одна и в выражении ямочек ее было много нежного счастья…

И Петро, наевшись пирогов и напившись чаю, чтобы завершить блаженное состояние свое достойным образом, уселся на солнышке и взялся за свои прискуранты: и на будильники, и на церковные облачения, и на охотничьи принадлежности, и на дамское белье, и на велосипеды… А Дуняша, то и дело рассыпаясь счастливым смехом, рассказывала Марье Семеновне о том, как Петро искал сегодня ночью клад. Марья Семеновна неодобрительно слушала: в ней жило врожденно-уважительное отношение к нечистой силе и никакого легкомыслия она в этой области не допускала.

— А у тебя что юбка-то на солнышке висит, чуть не до пояса мокрая? — вдруг строго взглянула на рассказчицу Марья Семеновна. — Или и ты тоже клада по лесу искала?

— Я?! — вспыхнула Дуняша. — Что это вы, Марья Семеновна? Я только круг дома раз, другой обошла… Скажете тоже…

Марья Семеновна выразительно погрозила ей пальцем:

— Смотри у меня, девка!

В знойном сиянии быстро сгорали один за другим летние, яркие дни. Был уже август. В зелени деревьев уже мелькал местами золотой лист, улетели уже стрижи — они всегда убираются первыми, — и стабунились, готовясь к отлету, ласточки. Тетерева взматерели и выпустили косицы. Вода посветлела и стала холодной и прозрачной, небо побледнело и ярче стали звезды темными ночами.

И вот раз по утру явился к окну Ивана Степановича чем-то взволнованный Гаврила и до ушей запачканный черной, пахучей болотной грязью Стоп.

— Ну, Иван Степаныч, извините, что мешаю, а только такой собаки, как Стопка, я еще не видывал… — сказал Гаврила восторженно. — Прямо одно удивление, истинный Господь: умна, позывиста, а чутье, чутье — индо глазам своим просто не веришь! Ну, и бекаса в пойму много вывалило…

Иван Степанович ласково смотрел на молодого красавца, так напоминавшего ему его славного деда, Крака II: та же стальная мускулатура, тот же крупный рост, та же общая красота линий, та же тяжелая умная голова с несколько светлыми глазами и даже то же темно-красное, немного съехавшее на бок седло на спине… И было решено сегодня же взять вечернее поле по болотцам Ужвы.

— Но только и Крака взять надо, — сказал Иван Степанович, которому не хотелось изменять своему старому испытанному другу. — А то старик обидится… Пусть так и работают по очереди…

— Так что… — согласился Гаврила, вполне понимая своего старого хозяина. — Только этот горячиться бы не стал…

И тотчас же начались всегда немножко волнующие даже старых охотников сборы. Ваня уперся, чтобы ему непременно идти сегодня на охоту вместе со всеми, но так как в бекасиных местах было топко, то дедушка, чтобы утешить внука, задумался, чем бы он мог вознаградить его за отказ. Чары сине-красного карандаша давно уже рассеялись и огрызок его был затерян, уже погибла вслед за ним целая баночка гуммиарабика в бесплодных попытках склеить удобообитаемый какими-то воображаемыми дядями домик, уже надоела ветряная мельничка, сооруженная Петром и бесплодно вертящаяся теперь у палисадника, не возбуждая не только удивления, но даже простого внимания своего хозяина. Что же придумать еще? Старик был в затруднении. И вдруг гениальная мысль осенила его голову: как мог он забыть такую штуку?! Только вот сумеет ли?..

— Ну, идем… — решительно сказал он, взяв внука за руку. — Попробуем….

— А чего, дедушка?

— Экий ты любопытный, братец!.. Увидишь, подожди…

Забрав последний номер «Русских Ведомостей» с неснятой еще серой бандеролькой, — Марья Семеновна не читала теперь газет, некогда было ей заниматься пустяками: она мариновала грибы, и доваривала варенье из яблоков, — и только что начатую баночку с гуммиарабиком, дед с внуком пошли к Петро и заказали ему тут же выстрогать несколько лучин поаккуратнее и надрать мочала.

— Дедушка, а что это будет? — приставал Ваня. — А, дедушка?

Но дедушка не слыхал его: он вспоминал, как делается путля, и не мог вспомнить. Но помнил, что это самое важное.

— Что? — рассеянно отвечал он. — Ах, братец, погоди и без тебя ум за разум заходит…

На тенистой терраске, затканной нежным розовым и лиловым вьюнком, где в тени дремал могучий Рэкс, дед разложил на столе «Русские Ведомости», отрезал от них сколько было нужно, наложил на бумагу, как полагается, густо смазанные клеем лучинки и, выставив сделанный щиток на солнышко, взялся налаживать хвост.

— А ты чем канючить, беги к Марье Семеновне, — сказал он внуку, — и попроси у нее суровых ниток, да побольше… Я знаю, у нее их много… Но только побольше, смотри…

Взволнованный ожиданием, ребенок убежал и скоро на террасу явилась сама Марья Семеновна, немножко недовольная: она не любила, когда у нее спрашивали из ее запасов чего-нибудь сразу много.

— На что вам нитки понадобились? — спросила она, останавливаясь в дверях.

— А вот мы змей хотим с Иваном Сергеевичем запустить… — отвечал занятый Иван Степанович.

— А как он оборвется да унесет нитки?

— У нас не оборвется… — рассеянно говорил Иван Степанович. — У нас, брат, на-совесть, крепко…

Марья Семеновна недовольно помолчала, постояла, ушла и скоро вернулась с крошечным клубочком ниток.

— Да это курам на смех! — возмутился Иван Степанович. — Нет, уж вы будьте добры, Марья Семеновна, отпустите нам ниточек по совести…

— А оборвется?

— У нас не оборвется… Будьте спокойны…

Марья Семеновна поколебалась и подала большой клубок, который она прятала за спиной.

— Вот это так, это дело… Но только вы уж оставьте нам и тот, маленький…

— Еще чего вам?! — возмутилась Марья Семеновна. — Мне надо мешки под картошку чинить…

— Да ведь кы сегодня же возвратим вам все с благодарностью….

— Да, возвратите… А если оборвется?

— Говорю вам: не оборвется…

Но Марья Семеновна не уступила и ушла.

Щиток между тем уже высох на солнышке, Иван Степанович приладил к нему длинный и тонкий хвост и, как только взглянул он на скрещенные лучинки, так вся тайна путли разом стала ясна ему. Он торопливо дрожащими руками завязал, где было нужно, нитки и змей был готов. Воробей Васька, чирикая на карнизе, внимательно смотрел на все эти приготовления: он был чрезвычайно любопытен.

— А теперь пойдем на лужайку, друг мой… — сказал дед, осторожно вынося свое произведение с террасы и оглядывая небо.