Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Пошлемъ по транспорту.

— Куда? Въ чужіе-то края! Помилуй, это невозможно!

— Вы, мужчины, ничего не понимаете. Развѣ больного ребенка можно везти, не взявъ ничего, да и сама не могу же ѣхать въ одномъ платьѣ!

— Зачѣмъ въ одномъ? Да ты погляди только, — прибавилъ онъ, смѣясь и показывая комическимъ движеніемъ руки на множество нарядовъ: — куда все это уложить? Знаешь ли, что самыя записныя кумушки и приживалки не таскали изъ дому въ домъ столько сплетенъ, сколько у тебя лежитъ тутъ нарядовъ?

Онъ засмѣялся. Въ эту минуту двѣ горничныя притащили еще какія-то платья.

— Какъ? Еще! Еще! Что жъ, смѣлѣе валите гору, авось три фургона увезутъ все это, не зарѣзавъ лошадей.

Серафима Павловна посмотрѣла на массу нарядовъ и бѣлья, и сама добродушно разсмѣялась.

— Поди ты, Христа ради, вонъ отсюда: не мужское тутъ дѣло. Я отберу еще и поубавлю багажъ.

— Поубавь на три четверти; хуже будетъ, когда въ день отъѣзда придется оставить половину его зря, наугадъ.

Онъ вышелъ, а жена его принялась серіозно обсуждать съ горничной, что можно было взять и что оставить.

Адмиралъ былъ озабоченъ; онъ часами сидѣлъ у Вани и, выходя изъ его комнаты, часами, чего сперва не бывало съ нимъ, ходилъ медленно по залѣ, заложивъ руки за спину, и не говорилъ ни съ кѣмъ ни слова; когда его о чемъ-нибудь спрашивали, онъ отвѣчалъ кратко.

Попрежнему отдавалъ онъ приказанія по хозяйству и входилъ въ подробности, указывая, что именно надо было исполнить въ его отсутствіе, но дѣлалъ все это съ замѣтною для всѣхъ озабоченностью. Серафима Павловна, примирившись съ необходимостью ѣхать за границу безъ Марѳы Терентьевны, безъ Дарьи Дмитріевны, безъ лакея Ивана и, наконецъ, безъ дочерей, сдѣлалась весела и мечтала о томъ, какъ она воротится съ Ваней, цвѣтущимъ здоровьемъ, отягченная подарками для дочерей и домашнихъ. Она уже загодя выспрашивала у всѣхъ, кому что нужно, что кто желаетъ.

Наступилъ конецъ марта; отъѣздъ изъ Знаменскаго назначенъ былъ черезъ недѣлю. Докторъ пріѣхалъ по обыкновенію и долго говорилъ съ Ваней и внимательно осмотрѣлъ его. Онъ отправился въ кабинетъ адмирала.

— Я пришелъ, — сказалъ онъ, — исполнить мое обѣщаніе, а въ крайнемъ случаѣ сказать вамъ правду; но прежде всего позвольте мнѣ сдѣлать вамъ вопросъ, нужный для моихъ соображеній врача.

— Говорите, докторъ, — произнесъ адмиралъ, чуя недоброе.

— Положеніе дѣлъ вашихъ таково, что путешествіе не разстроитъ ихъ?

— Если идетъ дѣло о жизни сына, я ставлю состояніе ни во что.

— Стало-быть, вамъ трудно ѣхать?

— Въ настоящую минуту очень-очень трудно.

— Въ такомъ случаѣ, я не совѣтую вамъ ѣхать.

— Отчего? Жена обрадовалась, собралась, увѣрена, что сынъ нашъ быстро поправится. Что случилось?

— Вы мужчина, военный человѣкъ, вы христіанинъ, и я буду говорить прямо. Въ послѣднее время болѣзнь вдругъ приняла быстротечный характеръ. Вашего сына не спасетъ никакой климатъ. Ему пятнадцать лѣтъ, а въ эти годы быстротечная чахотка…

Докторъ не договорилъ. Адмиралъ, стоявшій до тѣхъ поръ передъ нимъ, какъ солдатъ въ бою, вдругъ опустился на кресло, блѣдный, какъ смерть.

— Вамъ дурно! воскликнулъ докторъ.

Онъ не отвѣчалъ, но лѣвою рукою показалъ на голову и послѣ минуты молчанія выговорилъ тихо:

— Только головокруженіе; это ничего, мой обыкновенный припадокъ.

— Бываетъ часто?

— Не думайте обо мнѣ — это ничего, пройдетъ. Несчастная мать! Бѣдное дитя! прошепталъ онъ, и крупныя слезы покатились изъ глазъ его.

Докторъ, тронутый до глубины души, почтительно молчалъ.

Съ этого дня всѣ въ домѣ замѣтили, что адмиралъ сильно измѣнился: похудѣлъ, поблѣднѣлъ, совсѣмъ пересталъ заниматься хозяйствомъ, оставался съ женою почти безвыходно въ комнатѣ Вани. Ваня былъ очень слабъ, сухо кашлялъ, но такъ похорошѣлъ, что мать не могла на него налюбоваться. Нѣжный румянецъ покрывалъ его щеки, глаза его блистали. Онъ часто дремалъ, а просыпаясь, глядѣлъ на всѣхъ какимъ-то задумчивымъ взоромъ.

— Онъ еще немного слабъ, — говорила Серафима Павловна, — но румянецъ ужъ воротился, и блескъ глазъ — какой и у здороваго не бываетъ. Какой ты хорошенькій, Ваня, — говорила она, цѣлуя его.

— Очень радъ, мама, что вамъ нравлюсь.

— Скажи мнѣ: иногда ты какъ будто скучаешь? я это замѣтила. Вчера отецъ выписалъ тебѣ книги изъ Москвы, путешествія, которыя ты такъ любишь, и съ иллюстраціями. Хочешь, я почитаю.

— Пожалуйста, мама!

И счастливая Серафима Павловна принималась читать, но Ваня не оживлялся и часто засыпалъ. Случалось, что онъ сидѣлъ задумавшись, и отецъ останавливалъ на немъ взоръ свой. Если бы кто сталъ наблюдать зорко за отцомъ и сыномъ, то убѣдился бы, что они отчасти угадываютъ мысли другъ друга и тщательно пытаются скрывать ихъ одинъ отъ другого. Необычайная нѣжность отца къ сыну, когда они оставались вдвоемъ, что случалось очень рѣдко, умиленное лицо сына свидѣтельствовало о сочувствіи и близости сердецъ ихъ.

Однажды въ сумерки, когда они остались одни, Ваня спросилъ:

— Папа, мы одни; затворите дверь, мнѣ надо поговорить вами, я не желаю, чтобы кто-нибудь услышалъ разговоръ нашъ.

Адмиралъ затворилъ дверь и сѣлъ у кресла, въ которомъ лежалъ Ваня. Онъ взялъ отца за руку и сказалъ ему тихо, почти шопотомъ, точно боялся своими словами сразить отца:

— Я бы не рѣшился говорить, съ вами, если бы не угадалъ по вашему лицу, что вы все знаете.

— Что такое? спросилъ адмиралъ тихо и нерѣшительно, почти испуганно.

— Милый папа, вы все знаете. Зачѣмъ ѣхать? Куда? Чего искать? Гдѣ найдемъ то, что Богъ отнимаетъ. Я не желаю никуда ѣхать. Прошу васъ, милый папа, оставьте меня умереть здѣсь, гдѣ я жилъ такъ счастливо.

Мальчикъ наклонился и спряталъ лицо свое въ рукахъ отца, которыя покрылъ поцѣлуями; жаркія губы больного прильнули къ холоднымъ, какъ ледъ, рукамъ отца. И отецъ нагнулся къ головкѣ сына, и его слезы катились на его бѣлокурые кудри, и долго оба молчали и сидѣли крѣпко обнявшись.

— Я самъ скажу мама и уговорю ее, — произнесъ наконецъ Ваня. — Я знаю, какъ ей сказать, чтобы не испугать ее. Мнѣ будетъ гораздо легче… (онъ запнулся и продолжалъ, будто найдя подходящее слово) хворать окруженнымъ всѣми моими любимыми. Папа, помните, Сережа васъ любитъ, очень любитъ, безмѣрно. Сдѣлайте, чтобы мама поняла его, она его не понимаетъ и совсѣмъ не знаетъ. У него такое золотое сердце, только онъ очень гордъ. Когда онъ останется съ нею… одинъ… онъ подойдетъ ближе. Помогите ему подойти ближе. Милый папа, онъ вамъ хорошій помощникъ, лучше, чѣмъ я; я непригодный къ дѣлу мальчикъ, я безсильный, а онъ силенъ и будетъ выносливъ. Любите его, папа, вдвое, и за меня и за него самого.

Ваня взглянулъ на отца и увидѣлъ, что онъ такъ растроганъ, что говорить не въ силахъ, и продолжалъ: