Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Не огорчайтесь такъ. Божiя воля. Мнѣ всегда чудилось, что я проживу недолго, и оттого я всегда, когда могъ, оставался съ мамой; я зналъ, что ей бѣдной недолго жить со мною.

„Она это отгадала своимъ чуткимъ материнскимъ сердцемъ и потому любила его больше всѣхъ дѣтей“, думалъ адмиралъ, но не сказалъ ни слова. Онъ продолжалъ сидѣть неподвижно, обнявъ сына одной рукой.

— Такъ вы согласны никуда не ѣхать и оставить меня здѣсь, среди моихъ… пожить спокойно…

Ему казалось жестоко сказать отцу: умереть спокойно, и онъ сказалъ: спокойно пожить.

— Какъ тебѣ хочется, такъ и будетъ, — отвѣчалъ отецъ. — Только какъ сказать матери…

— Объ этомъ не безпокойтесь, я самъ скажу ей. Она не испугается и не огорчится. Я знаю, какъ ей сказать. Если будете говорить вы, она можетъ догадаться. А я — дѣло иное; она приметъ это за капризъ больного. Еще просьба: я желалъ бы, чтобы Соня пріѣхала. Я ее очень люблю, и мнѣ бы хотѣлось пожить съ ней, притомъ она и для мама нѣжная дочь и умѣетъ лучше Глаши и Вѣры развеселить ее.

— Я завтра же съѣзжу въ Москву и привезу самъ Соню. Ея родители не откажутъ мнѣ.

— Папа, вы меня дѣлаете очень, очень счастливымъ. Вы всегда были добры ко мнѣ, и я не знаю, какъ выразить вамъ всю мою благодарную и нѣжную любовь. Я бы желал любить васъ вдвое, но не могу, не могу любить больше. Вы и мама захватили все мое сердце, наполнили его собою.

— Милый мой, — произнесъ адмиралъ дрожавшимъ голосомъ и, не будучи въ состояніи сдержать глухихъ рыданій, быстро вышелъ изъ комнаты. Онъ встрѣтилъ няню и сказал:

— Подите, посидите у Вани.

— Что онъ? ему не хуже? спросила няпя тревожно. Адмиралъ какъ-то отчаянно махнулъ рукою и, войдя въ свой кабинетъ, заперся тамъ.

На другой день утромъ адмиралъ входилъ по широкой лѣстницѣ дома Ракитиныхъ, уставленной съ верху до низу роскошными растеніями. Его встрѣтили хозяева и дѣти съ восклицаніями радости, повели въ гостиную и запотчевали; но Зинаида Львовна, взглянувъ на лицо сосѣда, испугалась и ждала, что онъ самъ сообщитъ ей. Мужъ ея ничего не замѣтилъ и сказалъ адмиралу:

— А я всякій день хлопоталъ по вашимъ дѣламъ. Карета будетъ готова черезъ недѣлю, такъ что и выѣхать можете тотчасъ; она немного тяжела, но до Варшавы шоссе, слѣдовательно, это ничего не значитъ. Важи отличные, я посылаю ихъ завтра въ Знаменское; въ нихъ можно уложить два десятка платьевъ. Карета просторная. Ваню можно уложить во всю длину; сзади за каретой колясочка для горничной, и пожалуй для двухъ, на козлахъ лакей; до Варшавы лишь доѣхать.

— И до границы, — добавила Зинаида Львовна, — а тамъ уже желѣзныя дороги.

— До Варшавы путь не близкій — слякоть и сырость… Дней 9 проѣдете съ больнымъ.

Адмиралъ, до тѣхъ поръ молчавшій, собрался съ духомъ и сказалъ глухо:

— Мы никуда не поѣдемъ. Ваня не хочетъ ѣхать; просилъ меня оставить его умереть спокойно въ родномъ гнѣздѣ.

— Фантазія больного! сказала Зинаида Львовна поспѣшно. — По-моему, его надо скорѣе везти, и не на югъ Франціи, а на Мадеру.

— Нѣтъ, — сказалъ адмиралъ, оправившись и собравшись съ силами, — сынъ мой знаетъ, что онъ умираетъ, что ничто не спасетъ его. Докторъ говоритъ то же. Спасенія нѣтъ. Я пріѣхалъ за Соней. Мой бѣдный мальчикъ проситъ пожить съ ней напослѣдяхъ. Его дни сочтены. Онъ бы желалъ видѣть ее. Вы не захотите отказать умира…

Адмиралъ не могъ договорить, голосъ его оборвался, и губы дрогнули. Онъ проглотилъ душившее его рыданіе.

— Что вы, Богъ съ вами, Господь васъ помилуй! закричалъ Ракитинъ во весь свой голосъ и хотѣлъ что-то добавить, но жена сдѣлала ему знакъ, и онъ умолкъ.

— Когда вы ѣдете назадъ къ себѣ? спросила она. Сейчасъ, сію минуту. Я уже послалъ за почтовыми; мои лошади измучены, я гналъ ихъ по невозможной дорогѣ; но я и въ возкѣ Соню не застужу, не бойтесь.

— Ничего мы не боимся. Соня, Соня! закричалъ Ракитинъ, — Соня, поди сюда!

— Не говорите ей вдругъ, сразу, — сказалъ ему адмиралъ.

— Конечно, не скажу.

Соня влетѣла въ комнату розовая, нарядная и, увидѣвъ адмирала, всплеснула руками и съ восклицаніемъ:

— Ахъ! дядя! Это вы! бросилась ему на шею.

— Ваня прислалъ меня за тобою, — сказалъ ей адмиралъ цѣлуя ce: — онъ по тебѣ соскучился.

— Поди, соберись скорѣе, — сказалъ дочери Ракитинъ и прибавилъ, принужденно улыбаясь: — видишь, честь какая! Самъ его превосходительство пожаловалъ, чтобы увезти тебя къ себѣ.

Шутка звучала однако печально.

Соня взглянула на адмирала, на мать, на отца своимъ умнымъ, проницательнымъ взоромъ, и мгновенно глаза ея наполнились слезами.

— Ему хуже? сказала она.

— Нѣтъ, нѣтъ, не хуже, — воскликнулъ Ракитинъ съ поспѣшностію и тревогою. — Даже немного лучше, но онъ скучаетъ и проситъ, чтобы ты пріѣхала.

Соня не сказала ни слова въ отвѣтъ на слова отца; лицо ея поблѣднѣло, и слезы дрожали на длинныхъ рѣсницахъ. Она вышла изъ комнаты, мать пошла за нею.

— Соня, я не хочу тебя обманывать, — начала мать, но Соня прервала ее.

— Не говорите, не говорите, я знаю: ему хуже, гораздо хуже.

— Соня, не волнуйся, выслушай меня. Тебѣ выпало на долю, люди скажутъ, по стеченію обстоятельствъ, а я скажу — по волѣ Божіей, быть утѣшительницей. Ты призвана въ семью друзей нашихъ въ тяжкую минуту скорби. Собери свои силы, забудь о себѣ, помни о дорогихъ друзьяхъ, услади ихъ великую скорбь.

— О мама! мама! Какъ могу я? Ужели онъ… Ваня… такъ…

— Жизнь и смерть въ рукахъ Божіихъ. Онъ властитель рожденія, жизни и смерти. Покорись ему. Покажи мужество, покажи любовь. Время испытанія наступило. Скрой свое горе, думай объ ихъ скорби. Я отпускаю тебя ненадолго; я пріѣду черезъ два дня сама. На то и друзья, чтобы въ день бѣды не оставлять другъ друга.

Черезъ часъ адмиралъ съ тяжкимъ чувствомъ горькой радости увезъ Соню въ Знаменское.

Пріѣздъ ея оживилъ всѣхъ. Дѣти не помнили себя отъ радости, Серафима Павловна была особенно нѣжна къ ней, а Ваня совсѣмъ, казалось, оправился. Онъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ блиставшими глазами, и завладѣлъ Соней; онъ усадилъ ее подлѣ себя и не отпускалъ отъ себя до поздняго вечера. Мать хотѣла, чтобы онъ легъ спать раньше, и пыталась увести Соню, но отецъ заступился за Ваню.

— Оставь, — сказалъ онъ женѣ, — пусть ихъ поболтаютъ, одинъ вечеръ не въ счетъ.

„А сколько вечеровъ еще осталось“, думали многіе въ комнатѣ больного, ибо всѣ домашніе давно знали, въ какомъ положеніи находился Ваня, зналъ это и бѣдный отецъ и потому ни въ чемъ не желалъ стѣснять сына, дни котораго были сочтены. Соня помнила слова матери; они проникли въ ея сердце, и никто не могъ бы отгадать, что она чувствовала. Самъ адмиралъ, столь наблюдательный и проницательный, не подозрѣвалъ, что эта маленькая дѣвочка все знаетъ, и что ея сердце болѣзненно сжимается, хотя она и разсказываетъ больному, повидимому, весело и беззаботно о представленіи въ циркѣ, гдѣ своимъ умомъ и своими фокусами удивляли всѣхъ ученые слоны. Когда же всѣ разошлись, и Соня осталась одна въ приготовленной ей комнатѣ, какъ горько она заплакала и какъ горячо молилась, стоя на колѣняхъ передъ иконой Богоматери, находившейся въ изголовки ея постельки! Бѣдная Соня!