Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

Въ продолженіе нѣсколькихъ дней Ванѣ было лучше; снѣдавшая его лихорадка какъ будто пріостановилась, по крайней мѣрѣ пароксизмы ея были легче; Ваня опираясь на руку матери, выходилъ иногда въ залу, которая была уставлена растеніями. Онъ любилъ цвѣты, и мать приказала принести изъ оранжерей только что распустившіяся розы. Однажды во время этой прогулки Ваня попросилъ позволенія срѣзать двѣ розы и далъ ихъ — одну матери и одну Сонѣ. Весело улыбаясь, онъ сказалъ:

— Это на память обо мнѣ, — и прибавилъ тотчасъ: — чтобы когда я выздоровлю, вы все-таки помнили, какъ ходили за мной и какъ любили меня во время болѣзни. А теперь, мамочка, у меня есть до васъ просьба. Не откажите. Дайте слово, что не откажете.

— Что это, Ваня, ты точно маленькій. Тебѣ уже не три года.

— Какое три, ужъ цѣлыхъ 15 лѣтъ, — сказалъ онъ, улыбаясь, — почти совершеннолѣтній. Но это все равно; въ отношеніи васъ, милая мама, Сережа и я, мы всегда малыя дѣти. Ваша воля — намъ законъ. Только не откажите мнѣ теперь. Да? скажите: да. Соня, проси maman сказать:

Соня, получивъ отъ Вани розу, все время молчала, подавляя въ себѣ волненіе и печаль, ее охватившія, но въ отвѣтъ на слова Вани, она взяла за руку Серафиму Павловну и сказала:

— Прошу и я! Милая наша мамочка, скажите: да. Ванѣ такъ хочется, не огорчайте насъ. Да, не правда ли, да?

И Соня заглянула въ лицо Серафимы Павловны, протянула ея руку и принялась цѣловать эту руку, приговаривая: „Да, да, наша милая мамочка“.

— Ну, хорошо. Отъ васъ не отвяжешься. Говорю: да.

— Помните же, мама, вы сказали: да. Слушайте и не отвѣчайте тотчасъ, дайте договорить. Мамочка, мнѣ ужасно не хочется покидать Знаменское и уѣхать… Молчите, молчите, мама, дайте все высказать.

Онъ ласково зажалъ ей ротъ рукою, этой блѣдной, исхудалой рукой, обнялъ ее другою рукой за шею и поцѣловалъ нѣсколько разъ.

— Мнѣ жестоко оставить Знаменское. Теперь еще погода ужасная; куда мы поѣдемъ по этимъ дорогамъ, въ грязь и слякоть. Подумайте…

Она прервала его.

— Да мы и не ѣдемъ такъ скоро, а только когда будетъ теплѣе.

— Еще того хуже. Оставить Знаменское, когда все оживаетъ и ожило, когда весна и солнце, птички прилетѣли и цвѣты въ оранжереяхъ въ полномъ цвѣту. Въ Знаменскомъ рай. А вотъ осенью, если вамъ такъ хочется ѣхать и везти меня за море, я поѣду, куда вамъ угодно. Только не теперь.

— Но докторъ говорилъ, что тебѣ югъ необходимъ, что морской воздухъ…

— Знаю, слышалъ, но все это мы поѣдемъ искать осенью, а лѣто останемся здѣсь. Вѣдь вы ужъ обѣщали.

— Нѣтъ, Ваня, такъ нельзя, я не могу…

— Но отчего же?

— А оттого, что докторъ…

— Хорошо, я дѣлаю уступку. Спросите у доктора, если онъ согласится, то и вы препятствовать не будете.

— Онъ не позволитъ.

— Но если позволитъ, вы будете согласны?

— Вѣдь это пустой разговоръ, Ваня. Конечно, я сдѣлаю то, что прикажетъ докторъ.

— Хорошо, помните же ваше обѣщаніе.

— Я не могу надивиться, — сказала она не безъ досады, — люди ѣдутъ за границу и себя отъ радости не помнятъ, а вотъ мы навыворотъ. Намъ говорятъ поѣзжай, а мы — не хочу!

— Мамочка, я не то, что не хочу, но подумайте сами, легко ли мнѣ больному уѣхать отсюда и проститься съ Сережей, съ сестрами и Соней.

— Все равно, придется же ѣхать осенью. Что до Сережи, я скажу отцу, онъ возьметъ его съ нами. Мы можемъ взять въ крайнемъ случаѣ и сестеръ, если рѣшимся провести цѣлый годъ за границей. Можно уговорить и Ракитиныхъ — отчего имъ не пріѣхать? Не такъ ли, Соня? И вы бы могли учиться и тамъ вмѣстѣ. Степанъ Михайловичъ будетъ очень радъ ѣхать съ нами. Я поговорю съ отцомъ, это умная мысль ѣхать осенью и надолго, — и Серафима Павловна унеслась на быстрыхъ крыльяхъ фантазіи.

— Цѣлый годъ за границей папа не можетъ остаться, — Сказалъ Ваня. — Хозяйство требуетъ его присутствія.

— Ахъ, ужъ какъ надоѣли эти толки о хозяйствѣ! Ничего сдѣлать нельзя — это противное хозяйство вездѣ и всегда поперекъ дороги становится!

— Милая мама, слово „хозяйство“ значитъ деньги, а безъ денегъ можно ли обойтись?

— Ахъ ты, мой разумный мальчикъ! Конечно, конечно, но все это очень скучно.

— Такъ кончено. Теперь мы за границу не поѣдемъ! Я сейчасъ скажу это Сережѣ.

— Но что скажетъ папа?

— Будетъ очень радъ. Ему это съ руки.

Сказавъ эту фразу, Ваня омрачился и съ усиліемъ проглотилъ душившія его слезы. Къ счастію, мать ничего не замѣтила, потому что говорила сама.

— Съ руки! разумѣется, съ руки! Онъ всегда любитъ сидѣть сиднемъ. Ему бы ходить за плугомъ, на конный дворъ, да по овинамъ. Онъ за это удовольствіе отдастъ всю Европу и даже Парижъ.

— Ну, милая, — сказалъ Ваня Сонѣ, когда они остались вдвоемъ въ его комнатѣ, — дѣло это я обдѣлалъ. Мама нисколько не встревожена и ничего не подозрѣваетъ.

Соня взгляпула на него тревожно и вопросительно.

— Подумай, милая, и сама догадаешься. Куда ѣхать? Я хочу пожить со всѣми вами въ родномъ гнѣздѣ моемъ, тамъ, гдѣ родился, гдѣ прошли счастливые годы моего дѣтства и юности, гдѣ всѣ меня любили и гдѣ я всѣхъ васъ такъ любилъ. Зачѣмъ терзанія разлуки? Ихъ и такъ придется вынести! У меня и до тебя просьба. Если… что… случится…

— Ваня!

Она сжала свои ручки крѣпко, и крупныя слезы залили лицо ея.

— Не плачь. Послушай, запомни. Будь для отца моего и матери дочерью. Будь сестрой Сережи. Сережа!.. Онъ и не помышляетъ о томъ жестокомъ ударѣ, который скоро, очень скоро сразитъ его. Ты знаешь сама, Вѣра добрая дѣвушка, но такъ… скажу, холодна сердцемъ. Глаша вспыльчива и нрава крутого. Онѣ не сумѣютъ въ такой бѣдѣ окружить отца и мать попеченіями и нѣжностью. Да не плачь же такъ, не терзай меня; мнѣ нелегко оставлять всѣхъ и уходить одному, одному…

— Не одному, Ваня, — сказала она дрожащимъ голосомъ, — а съ ангеломъ-хранителемъ твоимъ. Онъ тебя не оставитъ.

— Да, я вѣрую, я надѣюсь, но все-таки я оставляю всѣхъ васъ, чтобы итти въ другой, невѣдомый міръ. Конечно, на все воля Божія, я покоряюсь ей. — Ваня перекрестился и продолжалъ: — Но мнѣ нелегко и особенно потому, что я долженъ еще… пока… скрывать отъ Сережи, зачѣмъ загодя его мучить… Соня, не отнимай моихъ силъ, не терзай себя, не обливайся такими горячими слезами. Онѣ насквозь жгутъ мое сердце.

— Ваня! Ваня! воскликнула Соня, и ея восклицаніе походило на вопль растерзанной души.

— Ради Бога тише! Ради Бога успокойся, а то я буду раскаиваться, что довѣрился тебѣ. Будь тверда — тебѣ надо будетъ много твердости, но я на тебя надѣюсь. Ты никогда не оставишь моей матери и отца своею любовью. Будь добра къ сестрамъ — говори имъ правду ласково. Я замѣтилъ, что Таня имѣетъ хорошее вліяніе на Глашу, вы вмѣстѣ можете сдѣлать ей много добра. Скажи это отъ меня Танѣ. Меня помни; я сердечно люблю тебя и вездѣ буду любить. Вѣдь всѣ вы въ свою очередь уйдете туда, куда я иду теперь.