Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Фима, — сказалъ онъ громко: — пора, мы опоздали.

— Да, я говорила, что опоздали! Ну, ничего, подождутъ! Я послала дѣтей впередъ, предупредить ихъ, что мы немного запоздаемъ.

— Это невозможно, — сказалъ онъ ей черезъ дверь.

— Ну, что за важность — сосѣди! Притомъ же Боръ-Раменскихъ всѣ подождать могутъ.

— Оттого именно и не надо заставлять себя ждать — Боръ-Раменскіе обязаны быть крайне вѣжливы.

Онъ покачалъ головою и сѣлъ.

— Вотъ и я! Готова! раздался, наконецъ, ея голосъ, и двѣ бѣлыя, унизанныя кольцами, ручки обвились ласково вокругъ его шеи. Онъ поцѣловалъ ихъ одна за другою и всталъ.

— Смотри! хорошо? спросила она веселымъ, почти дѣтскимъ, голосомъ, и ступила шагъ назадъ. На ней было бѣлое кисейное платье съ какими-то чудными лентами, напоминавшими цвѣтомъ занимающуюся зарю.

— Ну, что? спросила она.

— Прелестно, но пойдемъ, милая, давно пора. — Онъ подалъ ей руку и хотѣлъ вести ее, но она не подала ему руки и оправляла передъ зеркаломъ свое повое платье.

— Какой ты чудакъ, — говорила она ему: — я никогда въ толкъ не возьму, чего ты хочешь и что думаешь.

— Сожалѣю, другъ мой, что послѣ 17-лѣтняго супружества, ты этого не знаешь; но позволь не вѣрить этому!

— Нѣтъ, такъ. То слышу я — ты говоришь дѣтямъ: вы Боръ-Раменскіе, помните это, имя обязываетъ; того нельзя, то намъ несвойственно и неприлично; а потомъ иди, бѣги, не смѣй промедлить ни минуты, чтобы купецъ Ракитинъ не ждалъ насъ. Точно Ракитины — принцы.

— Ну, Фима, я въ сотый разъ долженъ объяснить тебѣ, что лучше заставить ждать принца, хотя это невѣжливо, чѣмъ дать поводъ разбогатѣвшему человѣку обвинить насъ въ чванствѣ и надменности. Мы потому и обязаны быть крайне вѣжливы, что между нимъ и нами лежитъ большая разница положеній. Но что жъ ты нe идешь, давно пора.

— Погоди! Дуняша! Дуняша! платокъ носовой забыла, перчатки, шляпу! сказала Серафима Павловна суетившейся около нея горничной. Наконецъ, ей все подали, и адмиралъ въ третій разъ протянулъ ей руку.

— Дуняша! воскликнула она: — опять этотъ платокъ пахнетъ мыломъ, дай мнѣ другой. Надуши eau de violette.

Адмиралъ стоялъ какъ вкопаный, какъ солдатъ на часахъ; Дуняша суетилась и, наконецъ, принесла другой платокъ и духи. Серафима Павловна надушила платокъ и подала руку мужу. Онъ спросилъ ее:

— Все ли?

— Ну, да! Иди же.

Онъ пошелъ, ведя ее; бережно свелъ ее съ лѣстницы и повелъ по длинной, какъ стрѣла прямой, но очень узкой аллеѣ, усаженной елями, кленами и соснами, которая вела къ рѣкѣ. На плоту, причалившемъ у берега, стояли Сережа и Соня, ихъ ожидавшіе. Они спрыгнули съ плота на берегъ, пустились бѣжать взапуски навстрѣчу адмиралу и женѣ его. Соня бросилась на шею адмирала, онъ поднялъ ее на воздухъ и расцѣловалъ. Соня была 12-лѣтняя маленькая, бѣлокурая, темнобровая дѣвочка, съ большими сѣрыми, умными глазами, пунцовыми губками и розовыми щечками. Ея пышные русые волосы разсыпались густыми и длинными буклями и покрывали ей станъ почти до таліи. На ней было надѣто бѣлое платье, обшитое дорогимъ шитьемъ съ розовымъ поясомъ. Такая же лента придерживала ея волосы, и затѣйливый розовый бантикъ торчалъ на ея темени.

— У! какая нарядная, точно бабочка! воскликнулъ адмиралъ, ставя ее на землю.

— Папа любитъ меня нарядную, — сказала Соня, — притомъ у насъ нынче праздникъ.

— Да, рожденіе Ипполита, кажется, — сказала Серафима Павловна.

— Да, да! И чего только папа ему не выписалъ изъ Москвы! Ипполитъ такъ и сіяетъ.

— Ахъ, папа! воскликнулъ Сережа съ упоеніемъ: — ему отецъ подарилъ лошадку малютинъкую и новое хорошенькое панье. Ахъ, какое панье! А еще для письменнаго стола приборъ изъ малахита, изъ настоящаго малахита, папа! И подсвѣчники и все такое изъ малахита, прелесть! Налюбоваться нельзя!

Они переправились черезъ рѣчку и пошли тише въ гору по большой липовой аллеѣ, къ дому Ракитиныхъ. Сережа продолжалъ болтать.

— Но это еще не все, папа, и не такъ еще завидно.

— Завидно? повторилъ адмиралъ вопросительно.

— Я сказалъ это такъ, безъ мысли о зависти, а только потому, что ужъ очень красиво. Я радъ за Ипполита, но особенно завидно…

— Опять это дурное слово, — сказала Серафима Павловна, — вѣдь отецъ ужъ остановилъ тебя, но ты не обращаешь вниманія и не берешь въ расчетъ, что Боръ-Раменскіе никому и ничему завидовать не могутъ.

— Конечно, — сказала тотчасъ Соня, чуя что-то неладное, и взглянула на легкую складку на лбу адмирала, — Сережа хотѣлъ сказать, что ему особенно понравился подарокъ мамы. Моя мама всегда знаетъ, кому что подарить. Она выписала изъ Москвы книжку: „Юрій Милославскій“, сочиненіе Загоскина, въ красномъ переплетѣ, золото-обрѣзная, и на переплетѣ большія золотыя буквы: И. Р.

— Что же значатъ эти буквы? спросила Серафима Павловна, недоумѣвая.

— Ахъ мама! закричалъ Сережа: — начальныя буквы имени: Ипполитъ Ракитинъ.

— А!.. протянула Серафима Павловна.

— А я вышила брату коврикъ, — сказала Соня, — я вамъ сейчасъ покажу — все, до единаго стежка, сама вышила!

Они подошли къ террасѣ затѣйливаго дома Ракитиныхъ. Къ нимъ шелъ навстрѣчу высокаго роста, широкоплечій хозяинъ, съ радушною улыбкой на умномъ и добромъ лицѣ; за нимъ, спускаясь съ широкихъ ступеней широкой террасы, спѣшила навстрѣчу гостямъ жена его, высокая, стройная, черноволосая, еще очень моложавая. Онъ и она — пара. Оба красивые, здоровые, еще сравнительно молодые, стройные, съ добрыми и умными лицами.

— Дорогіе гости; сосѣдушки почтенные, какъ благодарить васъ за вниманіе, — сказалъ ласково и почтительно добродушный хозяинъ, — что пожаловали на нашъ семейный праздникъ. Ипполитъ, поди сюда, благодари адмирала. Ты еще не стоишь чести, что севастопольскій герой приходитъ въ день твоего рожденія, насъ всѣхъ поздравить, нашего простого и незатѣйливаго хлѣба-соли откушать!

Сидоръ Осиповичъ потеръ себѣ руки, добродушно и самодовольно засмѣялся. Его громкій смѣхъ, выраженіе лица заставили покраснѣть едва замѣтно жену его; она поцѣловала сосѣдку и, пожавъ руку адмиралу, сказала съ улыбкой:

— Благодарю за посѣщеніе. А у насъ пиръ горой; мужъ любитъ праздновать рожденіе дѣтей нашихъ, и пиръ станетъ настоящимъ праздничнымъ пиромъ потому, что вы пришли. Я знаю, вы обѣдать внѣ дома не любите.

— Не люблю, — сказалъ адмиралъ привѣтливо, — но у васъ — дѣло другое, къ вамъ я всегда радъ.

— Благодаримъ покорно на добромъ словѣ. Но это жена говоритъ, будто пиръ, — простой, семейный обѣдъ, по-домашнему. Дѣлъ было множество, а то я бы выписалъ изъ Москвы музыку, сжегъ бы фейерверкъ и зазвалъ бы знакомыхъ. Время не ушло: если Богъ дастъ жизни и здоровья — въ именины моей Софьюшки потѣшу и себя и ее.

Соня ласково прильнула къ рукѣ отца.