Иван Тургенев - Полное собрание сочинений и писем в 30 тт. Том 1: Стихотворения, поэмы, статьи и рецензии, прозаические наброски (1834-1849)

[Ты помнишь ли, Ефремыч благодатный,
Как в Риме мы с тобой по вечерам
Беседой нашей, светской и приятной]

На Альбанских горах — что за дьявол такой? —
Собрались и нависли туманы;
Разгуляться хотят молодецкой грозой,
Затопить города и поляны.
С африканской степи на широкой груди
Через море примчал их сирокко;
— Дальше мне не летать, хоть и здесь благодать,—
Молвил он да вернулся в Марокко.
На Альбанских горах, в башмачках да в очках —
Вижу — два forestiero [77] иностранца (итал.). гуляют;
Им твердит чичерон [78] проводник (итал.). : «Здесь родился Катон!»
Скажут: «Si?» [79] Да? (итал.) , отойдут да зевают.
Хоть они не сыны той смешной стороны,
Что́ зовут: Inghiltrissa [80] Англия ( итал.; шутливое, вместо «Inghilterra»). , но всё же
«Север — край наш родной, край холодный, сырой» —
На любой напечатано роже.
Двое их; первый толст; цвет лица — старый холст;
Кривоног и высокого роста,—
А второй, сибарит, слоем жира облит,
Как кусочек capretto arrosto [81] жареного козленка (итал.). .

Эх ты, старый вулкан! был ты силен и рьян —
И сверкал и гремел в свое время;
Но замолк и потух — и под заступ и плуг
Преклонил ты послушное темя.
За три тысячи лет о тебе вести нет;
Схоронил ты суровое пламя,
Но проснись, взговори, горным пеплом дохни,
Разверни ты кровавое знамя.
Для незваных гостей ты себя не жалей,
Угости их, старик мой, на славу!
И навстречу друзьям по широким холмам
Покати красногрудую лаву!
О, тогда! господа — оробев и глаза
Растопырив — куда твои плошки!
Контенанс потеряв, в панталоны…
Навострят неуклюжие ножки —
Двадцать раз упадут, нос и … разобьют,
Задыхаясь, не взвидевши света;
И, примчавшись домой, отведут страх такой
Разве 5-й бутылкой орвьето.

Отец твой, поп-бездельник,
Облопавшись кутьи,
Зачал тебя в сочельник
От гнусной попадьи.

Хоть и рожден болваном,
Пошел однако впрок
На масле конопляном
Взлелеянный цветок.
. . . . . . . . . . . . .

И что ж? теперь наш пастырь,
Наш гений, наш пророк
Кладет на брюхо пластырь
И греет ей пупок!

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг,

За тобой султан турецкий
Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,

Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой,

Как трагически недвижно
Ты смотрел на сей предмет
И чуть-чуть скоропостижно
Не погиб во цвете лет.

С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!

Ради будущих хвалений
(Крайность, видишь, велика)
Из неизданных творений
Удели не «Двойника».

Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.

Божественная ночь!.. Луна взошла;
Печально смотрит на седые стены,
Покрыв их серебристой дымкой света.
Как всё молчит! О, верю я, что ночью
Природа молится творцу… Какая ночь!
Там вдалеке сребрится Тибр; над ним
Таинственно склонились кипарисы,
Колебля серебристыми листами…
И Рим лежит, как саваном покрыт;
Там все мертво и пусто, как в могиле;
А здесь угрюмо дремлет Колизей,
Чернеясь на лазури темной неба!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Прошли века над Римом чередой
Безмолвной и кровавой; и стирала
Их хладная рука всё то, что он хотел
Оставить нам в залог своей могучей,
Великой силы… Но остался ты,
Мой Колизей!..
Священная стена!
Ты сложена рукою римлян; здесь
Стекались властелины мира,
И своды вековые Колизея
Тряслись под ними… между тем как в цирке,
Бледнея, молча умирал гладиатор
Или, стоная, — раб, под лапой льва.
И любо было римскому народу,
И в бешеном веселье он шумел…
Теперь — как тихо здесь! В пыли
Высокая работа человека!
[Ленивый лазарони равнодушно
Проходит мимо, песню напевая,
И смуглый кондоттиери здесь лежит,
С ножом в руке и ночи выжидая.]
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Быть может,
Чрез двести лет придет твоя пора,
Мой древний Колизей, — и ты падешь
Под тяжкою рукой веков… как старый,
Столетний дуб под топором. Тогда
Сюда придут из чуждых, дальних стран
Потомки любопытные толпой
Взглянут на дивные твои останки
И скажут: «Здесь был чудный храм. Его
Воздвигнул Рим, и многие века
Стоял он, время презирая. Здесь,
Да, здесь был Колизей»…

Передо мной, как в сумрачном виденье,
Встает бессмертный Рим, со всем, что было
В нем грозного и дивного. Вот Рим!
Он развернул могучею рукою
Передо мною свою жизнь; двенадцать
Столетий был он богом мира. Много,
О, много крови на страницах жизни
Твоей, о Рим! но чудной, вечной славой
Они озарены, и Рим исчез! о, много
С ним чудного погребено!..
Мне больно;
Мне душно; сердце сжалось; голова
Горит… О, для чего нам жизнь дана?
Как сон пустой, как легкое виденье,
Рим перешел… и мы исчезнем так же,
Не оставляя ничего за нами,
Как слабый свет луны, когда, скользя
По глади вод, он быстро исчезает,
Когда найдет на нее туча… О!
Что значит жизнь? что значит смерть? Тебя
Я, небо, вопрошаю, но молчишь
Ты, ясное, в величии холодном!
Мне умереть! зачем же было жить?
А я мечтал о славе… о безумный!
Скажи, что нужды в том, что, может быть,
Найдешь ты место в памяти потомков,
Как в бездне звук! Меня, меня,
Кипящего надеждой и отвагой,
Вскормила ль мать на пищу червякам?..
Да, эта мысль меня теснит и давит:
Мгновение — и грудь, в которой часто
Так много дивного и сильного бывает,
Вдруг замолчит — на вечность! Грустно! Грустно!..
Быть так… ничем… явиться и исчезнуть,
Как на воде волнистый круг… и люди —
Смешно — гордятся своим бедным,
Пустым умом, существованьем жалким
И требуют почтенья от такой же
Ничтожной грязи, как они… Но, Стено,
Что за могилой?..
Когда я был молод,
Я свято верил в бога; часто слушал
Слова святые в храме; верил я.
Меня судьба возненавидела, — и долго
Боролся я с моим врагом ужасным…
Но, наконец, я пал; тогда вокруг
[Меня всё стало иначе… мне тяжко,]
Мне грустно было веру потерять,
Но что-то мощно мне из сердца
Ее с любовью вырвало… и я
Моей судьбе неумолимой
Отдался в руки… с этих пор
Я часто думал возвратить молитвой
Огонь и жизнь в мою холодную
Нагую душу… Нет, вотще! Во мне
Иссохло сердце и глаза! Уж поздно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я сделал шаг, и вдруг за мною тяжко
Низринулась скала — и преградила
Мне шаг назад: и я пошел вперед,
Пусть сбудется, чему должно! Вперед!