Владимир Богораз - Колымские рассказы

Ребенок плакал, но как-то негромко. Быть может, он догадывался, что из его плача ничего не выйдет и не хотел надрываться понапрасну. По временам, когда ребенок возвышал голос, человек в серой блузе машинально прижимал его к груди, как будто стараясь надавить пружинку, которая могла бы захлопнуть эти беспокойные звуки. При этом он все время напевал довольно громко, но совершенно бессознательно, какой-то странный мотив, очевидно собственного сочинения: «Бэум, бэум, бэм!» — с целью убаюкать ребенка.

Свита Марьи Николаевны вся разом ворвалась в комнату.

— Здравствуйте, Шихов, — сказал Ратинович, подойдя к человеку с ребенком, и хотел было протянуть ему руку, но удержался, сообразив, что обе руки Шихова заняты.

— Ага, — ответил Шихов, — здравствуйте! — он подошел к столу и положил на него немецкую книжку, очевидно, отказываясь от нее на время посещения гостей.

— Это что, опять Спиноза, — насмешливо сказал Ратинович, — доучиваете наизусть?

— Как же, — добродушно ответил Шихов, — Спиноза в руках, а на столе что? — и он показал на развернутый журнал.

— Мой, Беккер! Не стой! — сказал Рыбковский, подходя к человеку, мывшему белье. — Бог труды любит!

Беккер был его приятелем и сожителем по квартире, но ему и в голову не пришло предложить Беккеру свои услуги по части белья.

— Если вы устали, Михаил Самойлович, — прохрипел Броцкий с наивысшей вежливостью, на которую только был способен, — то я заменю вас.

— Нет, ничего! — возразил Беккер, поднимая над корчагой какое-то белое одеяние, весьма смахивавшее на женскую рубашку, и принимаясь его скручивать и выжимать из него воду.

Дети, игравшие в соседней комнате, услышав приход гостей, выскочили из-под ситцевой драпировки. Их было трое. Впереди бежала девочка лет четырех, с большой головой, смуглым личиком и большими черными глазами, в одежде, сшитой из темного ситца и состоявшей из коротенькой кофточки и таких же коротеньких панталончиков.

Увидев Рыбковского, она тотчас же обхватила его ногу обеими ручками и стала карабкаться вверх.

— Дядька, дай гостинца, гостинца принес, дядька? — кричала она.

— Цицинца! — повторил маленький толстый мальчуган в красной рубашонке и с вязанной шапочкой на голове, ковыляя сзади на своих коротких ножках.

В одной руке он держал щепку, а в другой огромный остроконечный нож туземного изделия и даже на ходу продолжал скоблить лезвием кусочек дерева, тщетно стараясь срезать с него стружку.

Девочка лет шести, с белокурыми волосами, рассыпавшимися по плечикам, одетая в короткое бумазейное платье, из которого она уже успела вырасти, шла сзади всех, волоча за собой несоразмерно длинную и тонкую куклу или, лучше сказать, обнаженный остов куклы, так как на ней не было ни малейших признаков одежды. Девочка держала куклу за ногу, и фарфоровая голова ее со стуком подскакивала по неровным доскам пола, вздрагивавшим как фортепианные клавиши, когда кто-нибудь наступал на их другой конец.

— Вот гостинца, — сказал Рыбковский, нагибаясь к младшей девочке. В руках у него, неизвестно откуда, оказалось крошечное берестяное лукошко, наполненное мелкими красными ягодами. Он успел собрать смородины, когда ходил за цветами для Марьи Николаевны.

Девочка жадно схватила ягоды.

— И с Мишей поделись, — сказал Рыбковский. — Мишенька, хочешь ягодки? — спросил он, переходя от девочки к мальчику.

— Хочешь! — ответил Мишенька, поднимая вверх свое невообразимо замазанное личико.

— Не дам, — сказала девочка, прижимая к груди лукошко, — я сама с’ем!

Несколько ягод, перекатившись через край лукошка, расплюснулись и окрасили розовым пятном ситцевую грудь кофточки.

— Не дает! Драннит (дразнит), — пожаловался мальчик, указывая на девочку рукой.

Марья Николаевна, замешкавшаяся сзади, только в эту минуту вошла в горницу.

— Здравствуйте, Шихов! — сказала она громко и весело.

В ее глазах как будто еще блистало отражение свежих зеленых волн реки, на которых недавно она колыхалась в лодке.

Шихов, успевший снова углубиться в журнал, повернулся так быстро, что задел прорехой блузы за угол стола и окончательно перервал ее. Она получила теперь вид камзола с болтавшимися полами.

— Здравствуйте, — сказал он, протягивая гостье свободную левую руку.

Ребенок, которого он, вероятно, неловко придавил, вдруг возвысил голос на несколько тонов.

— Дайте, дайте сюда ребенка, — сказала девушка, — а где Сара Борисовна? Он, вероятно, есть хочет.

— Сара там возится с коровой, — сказал Шихов, делая неопределенный жест рукой куда-то в сторону. — Хотите чаю? Я затоплю камин, — прибавил он, делая слабую попытку выказать гостеприимство.

— Не надо, мы только что пили, — сказала девушка, — лучше я маленького посмотрю.

И она принялась развертывать ребенка на одном углу того же большого стола, ибо в комнате не было никакой другой подходящей мебели.

Кранц, успевший переодеться, тоже вошел в комнату. Теперь он был облечен в серый суконный костюм, почти не ношенный, но видимо слежавшийся от долгого пребывания в ящике. Ворот его рубашки был повязан разноцветным шелковым шнурочком с кистями на концах. Другой черный шнурок простирался по серому жилету, оканчиваясь в кармане и указывая на присутствие часов. Кроме переодевания, Кранц, очевидно, помылся, ибо лысина его блестела как заново вычищенная кастрюля.

— Как на бал, — сказал Броцкий, окидывая его с ног до головы испытующим взглядом.

Кранц, не отвечая на задирания, подошел к столу и стал помогать девушке возиться с ребенком. Беккер положил на скамейку, стоявшую возле него, еще один жгут выжатого белья.

— Что вы там читаете, Шихов? — спросил он, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, и вместе с тем свертывая папиросу из обрывка бумаги, вверху которого еще можно было прочесть заголовок «Русская мысль».

— Глупости, — отвечал Шихов, не оборачиваясь.

Освободившись от ребенка и от немецкой книжки, он, очевидно, считал, что может безраздельно посвятить свое внимание журналу, и теперь перевертывал страницы, не отходя от стола.

— Какие глупости? — спросил Беккер, пуская клуб дыма. — Что именно?

— Просто-таки: «Глупости», — повторил Шихов, — Pur sang. Это заглавие такое. Повесть.

— Ах да, видел, — сказал Беккер. — Что там есть?

— Да глупости, я вам говорю, — не удержался Шихов от остроты, напрашивавшейся на язык. — Молодой человек оставил свой идеал, чтоб сделаться директором банка, и автор оплакивает потерю его добродетели.

— Полно врать, — сказал Ратинович, — там и молодое поколение есть.

— Ну да, есть, — возразил Шихов, — в самом конце, а вся середина — авторские слезы.

— Как это надоело! Ноют, ноют, конца нет, — сказал Беккер, пуская новый клуб дыма.