Владимир Богораз - Колымские рассказы

— Я буду защищаться! — крикнул он еще громче прежнего и, размахивая оружием, пустился в погоню за четвероногим неприятелем.

Две другие собаки появились, неизвестно откуда, как будто выросли из-под земли, и принялись метаться взад и вперед, увеличивая суматоху. Алексеев выскочил из юрты тоже с палкой и сделал на собак такое стремительное и удачное нападение, что они сразу перескочили через изгородь, в том месте, где она была пониже. В левом углу огорода он отыскал подкоп и стал тщательно разгребать землю, увеличивая лазейку.

— Что вы делаете? — удивленно спросил Веревцов.

Он совсем запыхался, не столько от беготни, сколько от волнения: это было его первое сражение с живыми существами.

— Петлю наставляю! — свирепо об’яснил Алексеев. — Пусть хоть одна попадет. Надо их проучить.

Он приладил в отверстии подкопа крепкую веревочную петлю, с тем расчетом, чтобы она соскользнула на шею первого дерзкого животного, которое попытается пробраться в ограду.

— Вяжите покрепче! — поддерживал его Веревцов. — Пусть попадет!.. Они нападают, мы будем защищаться.

Воинственные страсти, которые дремлют в каждой, даже самой мирной, груди, проснулись и у Веревцова, и он готов был защищать свои посадки от всего света.

Однако драгоценные огурцы были совершенно невредимы.

Только двух стекол нехватало в парнике, но Алексеев придумал заменить их налимьей кожей, из которой туземцы сшивают окна.

Небо хмурилось, как бы сочувствуя огорчению двух товарищей. Подул северный ветер. Несмотря на приближение полудня, воздух становился все холоднее. Тучи были какого-то странного светлокофейного, почти желтоватого цвета.

— Будет снег! — заявил Алексеев, внимательно посмотрев на запад.

— Какой снег! — запротестовал Веревцов. — Теперь ведь лето!..

— В позапрошлом году в июле, в конце, выпал снег по колено. Мы думали — река станет. Да вот он уже идет! — прибавил Алексеев, указывая на несколько белых пушинок, промелькнувших в воздухе. — Легок на помине…

Компаньоны бросились закрывать гряды циновками. Снег тотчас же перестал, но температура упорно понижалась. Ветер становился крепче и пригонял с севера все новые кучи светлокофейных облаков. Первый августовский утренник готовился на славу.

К ночи облака поредели и разорвались клочьями, солнце зашло в яркобагровом зареве. Стало так холодно, что земля сразу закостенела и звенела под ногами, как осенью. Лужи покрылись тонким ледяным салом, даже в колоде водопровода вода подернулась льдом.

Компаньоны покрыли парник всеми циновками и тряпками, какие нашлись в юрте. Даже одеяла с постелей пошли в ход, хотя и в юрте с непривычки стало холодно. Но Алексеев топил камин, как зимою.

К полночи настал настоящий мороз. Компаньоны то-и-дело выходили проведывать огород, но на дворе было темно, только холодный ветер щипал уши и щеки. Против этого холода нельзя было ничего сделать, разве только втащить парник и все гряды в дом.

Наконец, вернувшись со двора в десятый раз, Веревцов улегся на кровать и повернулся лицом к стене, демонстративно делая вид, что хочет заснуть. Алексеев опять поставил дров в камин и стал кипятить себе чай, но и он больше не выходил на двор.

Утром стало теплее; ветер сошел на запад, тучи опять сгустились, и пошел дождь. Теперь можно было открыть и осмотреть гряды. Оказалось, что капуста, лук и картофель, выращенные на вольном воздухе, сумели выдержать холод и мало пострадали. Но бедные огурцы окостенели в своей деревянной коробке. Самые крупные листья свернулись точно от огня, и большая половина стеблей наклонила голову вниз, как бы признавая себя побежденными.

Веревцов смотрел-смотрел на маленькие зеленые огурчики, которым уже не суждено было вырасти, и вдруг погрозил тучам кулаком. В защиту своего огорода он был готов на борьбу даже с небесами, но этот враг был слишком могуществен, и против него не помогали ни палки, ни петли.

После первого утренника опять настала ясная и теплая погода. Первый приступ осенней ярости истощился сразу и снова дал передышку испуганной природе. Парник наполовину увял, но огородные гряды процветали, как нельзя лучше. Картофель и репа были в земле, но капустные вилки побелели, завивались все крепче и крепче и лежали на земле, как большие светлозеленые ядра.

Жители, туземные и пришлые, стали с’езжаться. Около юрты каждый день опять являлись любопытные посетители. Капуста завилась в Колымске в первый раз. Поп и исправник прислали просьбу продать им часть капусты. Оли тоже питались рыбой, как и все остальные житель, и свежие овощи были для них новинкой.

Наконец наступил апофеоз. Все наличные члены колонии собрались в огород. Мальчишки со всего города тоже сбежались любоваться, как русские люди делят земляную еду.

Овощи были выдерганы, срезаны и сложены в кучу. Луку и картофеля было мало, но редька, репа и морковь лежали грудою; главное же украшение составляли двести больших вилков капусты, сложенных вместе в большой белый холм. На этот раз Веревцов не стал устраивать лотерею. Он взял себе с Алексеевым пятую часть сбора, а остальное поделил поровну между всеми.

Никакие отговорки не помогали.

— Я даже исправнику послал, — сурово возражал Веревцов, — и попам. И они взяли. Тем более вы!.. А нам вдвоем сорока кочней довольно за-глаза…

В конце концов, на свежем воздухе около юрты устроился импровизированный праздник. Дамы сварили обед со свежими овощами. Горский сходил в город и достал у одного из своих многочисленных клиентов две бутылки наливки, а Полозов принес спирту из кабака.

После обеда на гладкой площадке перед водопроводом устроились даже танцы.

Валериан так разошелся, что произнес в честь Веревцова речь:

— Ты! — сказал он. — Ты!.. Великий ты!.. Ты открыл в Колымске новую, земледельческую эру. Остается только изменить климат и уничтожить мерзлоту почвы, и вокруг Голодного Конца будет процветать даже пшеница.

затянул Черномор тонкой фистулой. Маленький человек очень любил пение и всегда брал на себя роль запевалы.

отвечал Полозов грубым, как бы даже одутловатым басом.

Банерман достал гребенку и папиросной бумаги и подыгрывал с большим искусством. Ястребов трубил в трубу, свернутую из двух газетных листов.

далеко разносился припев, знаменуя наступление новой, земледельческой эры на реке Колыме.

С.-Петербург, 1899 г.