Владимир Богораз - На каникулах

Слушатели смеялись, но Беккеру было вовсе не до смеха. Запустив свои длинные руки в корчагу, он принялся растирать какую-то штуку белья с таким ожесточением, как будто бы это был один из столь ненавистных героев безвременья.

-- Не верю я, -- повторил он сердито, -- может ли быть, чтобы нигде живого человека не было!? Разве русская жизнь до такой степени клином сошлась? Напротив, кажется, в последнее время она немного отмякла.

-- Жизнь-то отмякла, да люди не успели отмякнуть, -- сказал Рыбковский.

-- Не знаю! -- сказал Беккер с сомнением. -- Но если это правда, -- он вынул из корчаги руку, покрытую мыльной пеной, и трагическим жестом указал на стол, -- так это чёрт знает на что похоже, -- докончил он.

-- Я не удивляюсь, что эти... -- мыльная рука сделала поворот в воздухе и уставилась на лицо Ратиновича, стоявшего напротив. -- Я не удивляюсь, что эти так пялят глаза на Европу. Там, по крайней мере, жизнь, чёрт возьми!

Ратинович коротко засмеялся.

-- Не отвертитесь! -- сказал он с сознанием спокойного торжества. -- Чумазый слопает всю славянскую подоплёку.

-- Что вы так торжествуете? -- сказал Рыбковский, опять обозлившись. -- Ну пусть слопает или уж слопал. Зачем же так громко потрясать кимвалы? Разве чумазый -- такая привлекательная фигура?

-- За чумазым идёт другая сила, которой вы не видите или не хотите видеть, -- сказал Ратинович.

-- Никакой нет силы, -- возразил Рыбковский. -- Два с половиной человека... Одна ласточка не делает весны.

-- Есть, есть сила! -- кричал Ратинович. -- Вы не знаете, у меня есть факты. Жизнь меняется. Современная Россия не похожа на вашу. Вы проморгали целую новую полосу!..

Дети успели покончить с ягодами. Под влиянием Марьи Николаевны маленькая девочка согласилась поделиться с другими. Теперь берестяное лукошко обратилось в повозочку, в которой мальчуган возил деревянный чурбанчик, изображавший собаку, с четырьмя бугорками вместо ног и цилиндрически вальковатой головой. Девочка опять подбежала к Рыбковскому.

-- Дядька, -- сказала она, -- посади на шейку! Хочу на шейку!

Рыбковский нагнулся и, подхватив девочку, посадил её к себе на плечи.

-- Ходи, ходи! -- кричала девочка.

Рыбковский стал бегать по комнате, топаньем ног подражая коню. Девочка визжала от восторга, но вместе с тем, опасаясь упасть, цепко хваталась за уши и волосы "дядьки". Младенец успел уже перейти на руки Кранца. Так как в комнате было тепло, то его оставили в одной рубашонке. Марья Николаевна ушла на поиски вещей, необходимых для обновления его туалета. Кранц ходил по комнате с ребёнком на руках и напевал точно так же как недавно Шихов: "Бэум, бэум, бэум, бэм!"

Девочка с куклой ходила сзади него, напевая тоненьким голоском: "Кранц, плешивый до ушей, хоть подушечки пришей!"

-- Отстань, Люба! -- отмахнулся Кранц. -- Посмотрите-ка сюда, Наум Григорьевич!

Шихов неохотно оторвался от журнала.

-- Что? -- спросил он рассеянным тоном.

-- Посмотрите-ка, что это у ребёнка во рту? Видите, белый налёт!

У Кранца была страсть отыскивать самые невероятные болезни у кого попало. В диагностике их он отличался большим красноречием и в изобилии рассыпал направо и налево латинские термины и имена болезней. Он был фармацевт и в совершенстве помнил номенклатуру фармакопеи, вытвердив её ещё во время выучки. Терапию же он изучил потом на досуге. Его красноречивая уверенность в определении мнимых болезней была чрезвычайно заразительна и передавалась пациенту и его друзьям с первых же слов "доктора". И на этот раз Шихов тотчас же стал внимательнее присматриваться к ребёнку.

-- У него желудок засорён, -- громко сказал Кранц, -- наверное, у него запор. Вот посмотрите, с утра пелёнки чисты.

Но ребёнок, по-видимому, не доверял диагностике врача и вознамерился наглядно доказать её несостоятельность. Он сделал то же, что Фемистоклюс на руках у Чичикова и с равным успехом. Вслед за этим он залился оглушительным плачем, очевидно, считая, что ему кто-то нанёс нестерпимую обиду.

-- Ах, чёрт! Возьмите этого пострелёнка, -- кричал в отчаянии Кранц, -- что я теперь буду делать?

Марья Николаевна явилась с ворохом белья и снова приняла ребёнка на своё попечение, но он не унимался.

Он кричал, как будто его режут, захлёбываясь и закатываясь на такие долгие промежутки, что слушателям каждый раз начинало казаться, что он совсем задохнулся.

-- Где это Сара? -- сказал нетерпеливо Шихов. -- Чего она там копается?..

Высокая худая женщина отворила дверь в комнату. Перед тем как войти, она нагнулась к земле и подняла обеими руками широкий низкий подойник, наполненный молоком. Она не могла удержать его в одной руке и, чтобы отворить дверь, должна была предварительно поставить его на пол. Теперь она несла его перед собой, вытянув руки и тихо колебля локти на каждом шагу, наподобие рессор экипажа, поддерживающих кузов.

На лице её была написана стремительность. Было очевидно, что если бы не подойник, она влетела бы в комнату как буря и выхватила бы ребёнка из неопытных рук, не умевших справляться с ним. Но теперь она выступала мелкими и медленными шажками, боясь расплескать молоко.

Рыбковский поспешно спустил девочку на землю и сделал шаг вперёд навстречу новопришедшей, намереваясь принять из её рук подойник, но дети оказались быстрее его.

-- Молоко, молоко, -- закричали они с азартом и через мгновение уже облепили мать со всех сторон, теребя её за подол юбки и ещё более замедляя и путая её шаги.

-- Мама, дай молока! -- кричали они на разные лады.

-- Постойте, -- говорила она почти с отчаянием, -- дайте поставить на стол. Я расплескаю молоко!

-- Не надо, Семён Петрович, -- сказала она Рыбковскому, который протянул руку к подойнику. -- Пусть уж лучше я сама! У вас они, наверное, всё выльют.

Наконец, ей удалось достигнуть стола, и, не имея времени выбирать место, она поставила подойник прямо на две низкие горки журналов, сдвинутые вместе, и принялась кормить ребёнка тут же на глазах у всех присутствующих, устроив себе занавеску из ветхой шали, наброшенной на плечи.

-- Зачем ты поставила молоко на журналы? -- с упрёком сказал Шихов. -- И без тебя журналы чересчур треплются. Из рук вон!

-- Маленький шибко кричал, -- сказала жена, извиняясь. -- Я сейчас приму.

И прижимая к груди ребёнка, она встала со скамьи и хотела свободной рукой привести в порядок вещи на столе.

Но Рыбковский облегчил ей задачу. Отставив подойник в сторону, он собрал в охапку все книги, лежавшие на столе и сбросил их в угол. Два разрозненных листка при этом вылетели из одного разбухшего и растрёпанного тома и отлетели в сторону, наглядно подтверждая слова Шихова.

Но Шихову было не до них.

-- Спиноза, Спиноза, -- кричал он. -- Вы захватили мою этику.