Евгений Салиас-де-Турнемир - Андалузские легенды (сборник)

И так, жить Гомесу было нечем, а семья его все увеличивалась. Что ни год, новый сын у него рождался — и так дошло дело до 18-го. И все-то 18 есть просят.

Прослышал Родриго Гомес, что если он доложит королю, что у него полторы дюжины сыновей, один краше другого, а есть нечего, — то ему выдадут пенсию.

Собрался он ко двору в столицу.

Кому незадача в жизни, то все на свете — и самое умное — кверху ногами выйдет.

Пришел Гомес в столицу, велел об себе доложить королю, что «так и так, мол, у меня полторы дюжины сыновей, один краше другого, а есть нечего. Дайте пенсию».

Король было обещал, но в тот-же самый день заболел молодой королевич (а у короля только и был один единственный сын и наследник престола); захворал королевич объевшись фиг, слег и умирает совсем — и все в столице стало вверх дном; а вместе с другими важными делами и обещанная пенсия пошла к чорту. Созвали докторов со всей Испании, но доктора объявили, что ничем помочь нельзя и что королевич Богу душу отдаст чрез три дня.

Гомес, видя, что королю и двору не до него, грустный собрался домой с пустыми руками. Только и было у него в руках что колбаса да апельсян.

Выйдя за город, он с горя сел на дороге и собрался сесть свою провизию. Грустно ему стало.

— Вот, думает, — королевич умирает, а ему ли не жить. У меня вот полторы дюжины сыновей и ни один, поди, не умрет. Хоть бы мне уж самому умереть! Так нет — и за мной смерть, поди, не скоро придет.

Только успел Гомес подумать это, как видит — подходит к нему грязная и противная старуха-нищенка, как есть ведьма, и говорит:

— Кушать изволите, дон-Родриго Гомес?

— Да-с! вам не угодно ли?

Известно, что всякий благовоспитанный кавалер, когда ест, должен поневоле предложить присутствующему разделить с ним хлеб-соль; но известно тоже, что всякий благовоспитанный кавальеро или дама должны отказаться, когда им предлагают разделить пищу.

Какова же была досада Гомеса, когда старая ведьма в мгновение ока плюхнулась около него на траву и сказала:

— Ах, с удовольствием! Я уже давно не ела.

Взяла она колбасу, отрезала оба кончика, где торчали веревочки, для Гомеса, сама зацепила всю колбасу своими зубищами — и не успел Гомес мигнуть, как старуха сожрала ее всю. Как бы и не бывало ее никогда.

— Ах, чорт тебя побери! подумал Гомес.

— А это, говорит старуха, — что у вас? Апельсин? Съудовольствием.

И, взяв сама из рук Гомеса апельсин, старая ведьма, не обчищая его, угрызла с кожей в одну секунду.

— Нет, какова чертовка! подумал Гомсс. про вебя: — Нужно мне было тут располагаться есть, на дороге, где всякий чорт таскается.

— А знаете, колбаса-то и апельсян превкусные! говорит старуха. — Я с удовольствием их скушала.

— Оно и заметно, сердито сказал Гомес.

— Нет ли у вас еще чего сесть?

Гомес на такое невежество, еще и невиданное в Испании, ничего и отвечать не захотел, а встал и сказал:- Прощайте, сударыня.

— Погодите, дон-Гомес. Вы меня угостили — и я хочу отплатить вам добром. Хотите ли вы быть богаты?

Гомес поглядел на старую ведьму в дырявом балахоне, босоногую, нечесаную, и понял, что от этой обжоры и хвастуньи ничего путнаго не дождешься. Лучше уйти.

— А вы не спешите. Присядьте-ко.

Нечего делать. Гомес, как благовоспитанный кавальеро, сел опять и, глядя на живот старухи, поневоле опять подумал:

— Эка обида — куда моя колбаса с апельсяном пошли!

— Позвольте иметь честь прежде всего вам представиться! сказала старуха, делая ручкой. — Я сама госпожа Смерть — собственной, так сказать, своей персоной.

Гомеса так и отбросило от собеседницы.

— Вы, вероятно, слыхали обо мне, хотя в ваш дом давненько я уже не наведывалась.

Гомес вскочил и хотел было удрать что было мочи, да вспомнил, что ведь от смерти не уйдешь, смерть везде тебя найдет. Так что-ж бегать? Да при том дела его были так плохи, что он сам за полчаса пред тем звал ее к себе.

— Сударыня, если я вас звал, тому назад минуту… Если вы потому явились, что я… Начал заикаться Гомес. — Я могу вас уверить, что я пошутил. Я бы не посмель вас безпокоить. У вас столько дела на свете, что такую важную и занятую особу я не решился бы безпокоить.

— Сядьте, не бойтесь, дон-Гомес. Я пришла с вами познакомиться, а не за вами. За вами я так невзначай не приду, а пошлю вас предупредить о себе, когда наступит. время.

— Не могу ли я, сударыня, узнать, когда и кого вы пришлете ко мне, чтобы быть готовым вас принять?

— Я пришлю кого-нибудь из моей прислуги, у меня их несколько сотен.

— Эко счастье! подумал Гомес. — А унас одна старая Хосефа, горничная, да и та хромая.

— Чаще всех я посылаю предупредить о своем прибытии мою любимицу Холеру.

— Холеру?! Так вот у вас какая прислуга-то! привскочил Гомес.

— Вы ее знаете?

— Нет, нет. Да и Христос с ней! Упаси меня Матерь Божия от нея!

— А то посылаю Подагру, Паралич. Этих я посылаю задолго до своего прихода. Они уж очень медленны, ленивы, старые слуги; им лет по тысяче. А вот Холера — молоденькая; ей ста лет нет, так ее я посылаю пред тем как итти самой. Кроме того, я ее посылаю уж зараз предупредить несколько человек. Знаете, чтобы не гонять попусту. Есть у меня еще Чума. Это старуха тоже старая, хоть и моложе много меня самой. Я ровесница Адаму. Съ Чумой мы ходим в одно время, вместе; куда она — и я сейчас за ней. Да много вообще у меня слуг. Есть молоденький мальчик, славный такой, — Тифом звать. Много надежд подает.

Гомес, разумеется, рот разинул, слушая госпожу Смерть, и все думал только, как бы от нея удрать поскорее.

— Ну-с, дон-Гомес, так хотите вы разбогатеть?

— Еще бы не хотеть! Да вы-то тут, извините, при чем же?

— Ну, слушайте. Идите вы в доктора.

— Как-с?

— Объявите себя доктором и начните лечить.

— Помилуйте, я по-латыни ни бельмеса не знаю.

— Это не нужно совсем.

— Я ни писать, ни читать не учился, потому что у меня в молодости палец все болел, да один глаз косил! соврал Гомес.

— И это не нужно. Слушайте. Объявитесь доктором и начните лечить, вот хоть с королевича. Там теперь у меня Холера сидит, я к ней туда собираюсь сейчас, только не за королевичем, а за другими. Слушайте уговор. Когда вас позовут к больному, то смотрите: Сижу я около него или нет. Коли я сижу, уходите, говоря, что делать нечего, больной умирает. Если меня нет, то как плох больной ни будь — давайте лекарство и беритесь вылечить.

Гомес даже обиделся.

— Какия же лекарства я буду давать, когда я, милостивая государыня, говорю вам, что я по-латыни не знаю ни слова?

— Ах, Создатель мой! Вот оловянная-то башка!.. воскликнула смерть в нетерпении. — Да воды-то в реке разве мало? Не всю же ее доктора вычерпали, чтоб людей-то морочить. Ох, уж эти мне доктора! То ли дело было, когда, люди медицину еще не выдумали. Бывало пошлешь кого из прислуги предупредить человека, потом придешь сама — и в одну минутку дело обделаешь. А теперь хлопочи да возись от этих проклятых докторов, да время теряй. Ведь уж когда я к кому приду, то как ты тут ни вертись, а не отвертяшься от меня — только возня! А когда я за кем не пришла, а только кого из прислуги послала напомнить о себе, что есть, дескать, на свете смерть, — тогда эти проклятые доктора только мою прислугу задерживают зря и человека зря мучают… Ну, однако, довольно. Я заболталась. И так, дон-Родриго Гомес, господин доктор, желаю вам быть здоровым и разбогатеть. До свиданья.