Элизар Магарам - Желтый лик [Очерки одинокого странника]

— Хэ-а-хо…. хэ-а-хо… хэ-а-хо….

В вышине, на темном фоне кирпичей, неясно маячат коричневые, распаренные тела оголенных кули. Гибкие бамбуки беспрестанно шатаются и резко скрипят под их тяжестью. Внизу почерневшие от зноя китаянки месят в больших чанах известь и асфальт, каменщики подравнивают глыбы камней, тешут бревна плотники, а пот, смешанный с густой пылью, черными липкими струйками стекает по оголенным телам, покрывает их толстой корой грязи.

Под самой крышей постройки остановился передохнуть молодой кули с саженным горбом кирпичей на спине. В открытые двери храма он, должно быть, увидел распростертую ниц перед Буддой молодую девушку в лиловых панталонах и сиреневой курточке и залюбовался ее зелеными чулочками с голубыми подвязками. Свечи перед Буддой ярко освещают милое детское личико, блестящие миндалевидные глазки и кокетливо подстриженную челку над тонкими, разрисованными бровями. Кули делает нечаянное движение вперед, ближе придвигается, чтобы лучше разглядеть хрупкую фигурку девушки, слепо ставит ногу и с молниеносной быстротой летит вниз с пятого этажа, подгоняемый тяжелым грузом кирпичей… К земле долетают лишь обезображенные члены его тела вместе с осколками кирпичей, обильно залитых кровью и липкими мозгами…

Работа на постройке ни на минуту не останавливается. Все так же поскрипывает несмазанный рычаг подъемного крана и хором стонут кули, таская камни, кирпичи, ведра с жидким асфальтом и известью. Некоторые из работающих внизу кули сгребают лопатами разлетевшиеся в разные стороны вздрагивающие куски живого тела и прикрывают их серым мешком из-под асфальта. Липкие, окровавленные кирпичи тут же погружаются на спину кули и отправляются в назначенное место.

Почти одновременно с явившимся полицейским-индусом выходит со двора храма молодая девушка в темно-лиловых панталонах и сиреневой курточке. Она гордо ступает среди расступающейся перед ней толпой кули и часто мигает покрасневшими узкими глазами, прищуривая их от яркого света. На одну секунду девушка в недоумении останавливается перед свежей лужей крови и изуродованными членами того, кто лишь несколько минут тому назад любовался ею… Заметив кровь, она, как ужаленная, бежит прочь, в испуге прикрывая шелковым платочком заплаканное личико…

Через несколько минут увозят останки кули, лужи крови засыпают песком и равнодушная толпа расходится в разные стороны, комментируя происшествие…

А в храме напротив, поддерживая обеими руками оголенный живот с жирными складками, все так же продолжает смеяться Будда….

Отчасти, пожалуй, главным виновником его настроения был месяц…

Приблизительно с наступлением новолуния движения Янь-Джо становились нервными и отрывистыми и заметно вздрагивали худые костлявые руки от прикосновения к обнаженным телам заказчиц-европеянок во время примерки. Всегда разговорчивый и веселый, он в эти дни угрюмо молчал и, нахмуренный, юлил вокруг заказчиц с полным запасом булавок во рту, неловко стягивал дрожащие концы сантиметра вокруг талии, дольше обыкновенного задерживал длинные, тонкие с черными когтями пальцы на бюсте женщины, тупо млел от прикосновения к ней. Иные женщины инстинктивно замечали эти странности и высокомерно гнали его от себя; другим это было безразлично, а большинству и в голову не приходило, что грязный китаец, от которого несет противным расовым запахом с примесью чеснока и бобового масла, может что-либо чувствовать. Кстати сказать, с такими женщинами Янь-Джо держался смелее. Он отлично разыгрывал перед ними роль бесчувственного дикаря, позволяя себе рискованные вольности во время примерки…

Поздней ночью, после работы, когда его товарищи укладывались на ночлег на длинных портняжьих столах в мастерской, Янь-Джо отправлялся странствовать по городу. У фонарей ютились на углах тени-полицейские; прорывая полумглу, резким окриком гулко шлепали голыми пятками рикши; тревожно гудели мчащиеся автомобили, наполняя воздух терпкой угарной струей бензина. Янь-Джо бесцельно скитался по темным улицам и черным переулочкам, глядел на все и всех туманными глазами, заходил по пути в ночные чайные домики, переполненные ярко раскрашенными женщинами и гуляющими мужчинами, откуда далеко вокруг относились ночными ветрами раздирающий визг худзин, адский звон медных гонгов и оглушительный гром барабанов и кастаньет.

Но нигде он не находил себе покоя. Городские женщины манили его, но не давали удовлетворения. И такой милой казалась тогда затерянная в непостижимой дали родная хибарка, окруженная древними могилами предков, отец, мать и, главное, — жена — маленькая Сю…

На рассвете он возвращался в мастерскую. Примостившись в темном уголке, наблюдал, как постепенно сереет мрак, как одевается хозяйка — толстая Ю-Лин, ожесточенно почесывая обеими руками обнаженное дряблое тело, едва прикрытое тряпьем, прислушивался к сиплому храпу товарищей. И все время мысли его возвращались к маленькой Сю. Он то видел ее работающей в огороде в распахнутой на груди синей деревенской курточке, то ощущал вокруг шеи ее маленькие теплые ручки, слышал ее тихий лепет… Вслед за хозяйкой во мгле замаячила тоненькая хрупкая фигурка ее дочери Чао-Ли и, поодиночке, один за другим, с вялой зевотой, покряхтывая и покашливая, поднимались рабочие.

Сонно почесываясь, Янь-Джо вместе с другими принимался за работу. Стрекотали швейные машины, угарно шипели огненные утюги, понемногу ожили заспанные землисто-желтые лица. А когда хозяин, деловито собрав пачки образцов материала и с тюком под мышкою отправлялся на поиски новых заказчиц, в мастерской становилось совсем уж весело. Хрупкая Чао-Ли садилась с вышивкой во главе стола и бойко отвечала на циничные остроты парней, кокетничала со всеми, потряхивая стриженой челкой над карими миндалевидными глазками, украшенной пестрыми ленточками и металлическими гребнями, булавками и розетками. Рабочие вслух критиковали заказчиц, насмехались над их странными причудами, над манерами. Заливаясь в хохоте, Чао-Ли рассказывала товарищам отмеченные ею маленькие дамские тайны европеянок, по-женски жестоко, зло обнажала их, наивно доказывая превосходство китаянок над ними…

Эти циничные разговоры и вольные шутки Чао-Ли еще сильнее раздражали Янь-Джо. Ему все больше становилась противна работа. Он с тоской считал минуты перерыва; у него все падало из рук. Одна за другой являлись заказчицы, бесстыдные, вульгарно-крикливые и требовательные, — жены и содержанки мелких служащих, девицы из баров и домов терпимости. Раздеваясь для примерки, они оставались в несвежем белье, потные, с острым опьяняющим запахом дешевых духов и рисовой пудры, слегка заглушавшим специфический запах неопрятного женского тела… Янь-Джо сосредоточенно примеривал платья, отстегивал и застегивал корсеты, лифы, чертил мелком на тонком шелку, прикрывавшем обнаженное тело, дрожащими пальцами всовывал в материалы булавки и все время мелькали перед его глазами оголенные бюсты женщин, красивые и безобразные, необычайно полные, нормальные и худые, с выступающими на груди острыми костями, пестрели ажурные чулки повыше колен, яркие подвязки, нижние юбки, панталоны, а то и совсем голое тело, туманно мерцавшее сквозь прозрачную батистовую рубашку…