А Морской - Грех содомский

Валентина Степановна уже видела пред собою своего здорового, умного мальчика жалким, беспомощным.

«Хорошо еще если на этот раз все обойдется благополучно: нужно будет присмотреть, посоветоваться с врачом». — Мысли ее прыгали одна через другую, словно школьники, играя в чехарду, а главный вопрос, выступивший сегодня так остро на очередь, все еще оставался невыясненным. Что делать? Как, не расстраивая его физически, нервно и умственно, гарантировать своего сына, самое близкое, самое дорогое ей существо во всем мире, от морального ущерба, с которым почти зачастую сопряжено пробуждение половых потребностей? Тысячи проектов приходили ей в голову, но одни были совершенно несостоятельны, другие слишком рискованны, от третьих она отворачивалась с глубоким негодованием, как от недостойных, гнусных поползновений построить благополучие своего сына на несчастье, алчности или глупости и непонимании других людей.

К утру, когда наконец Валентина Степановна забылась тяжелым, беспокойным сном, вопрос, что делать, ею так-таки и не был разрешен. В первый раз она особенно сильно почувствовала отсутствие отца Глеба, который помог бы ей разобраться в столь сложном и ответственном вопросе.

Через несколько дней выяснилось, что Глеб благополучно, почти чудом избежал заразы: товарищ его — Костя Ковальский, взявший Ксюшу после него и оставшийся у нее до утра, заболел. Первое время он стеснялся обратиться к врачу или рассказать о своей болезни родным, а потому теперь очень страдал от курса лечения запущенной болезни. А вскоре к сильным физическим страданиям прибавились еще сильнейшие нравственные муки: знакомые, особенно гимназистки, до которых неведомыми путями дошли сведения о его болезни, стали чуждаться и брезгливо сторониться его, а дома родные, возмущенные и скомпрометированные им, без конца злились на него, наказывали и попрекали. В конце концов ему самому стало казаться, что он, заразившись венерической болезнью, совершил что-то действительно очень гнусное, непоправимое, незабываемое, что вечно будет лежать на нем несмываемым пятном, слово печать Каина, и сам стал себя презирать… Костя загрустил, углубился в самого себя, изнервничался до крайности.

— Впору вешаться, — говорил он совершенно убитым голосом Глебу, — дома житья нет, к знакомым показаться нельзя.

Действительно, единственный дом, где его встречали по-прежнему радушно и приветливо, — это был дом Пикардиных. Постепенно меланхолия овладевала им все больше и больше, и он стал приходить к Глебу редко. К концу летних каникул Костя из краснощекого, живого бутуза превратился в худосочного неврастеника с землистым цветом лица, беспокойно бегающими глазами, вечно сумрачного и желчного.

Все перипетии Костиного несчастья прошли на глазах у Валентины Степановны и Глеба и помогли им сообща разобраться в возникшем и не разрешенном ими в ту ночь вопросе. Радикального какого-либо решения они не принимали, но решили, что временно, пока это будет возможно, Глеб должен воздержаться от половых сношений, а затем сама жизнь подскажет им, что делать дальше. Валентина Степановна за время Костиной болезни пришла особо к определенному решению, но она его до поры до времени не сообщала Глебу, будучи уверенной, что во второй раз Глеб, не поговоривши с нею, ничего в этом направлении не предпримет.

Глеб больше чем когда-либо занимался гимнастикой, придерживался самой строгой диеты, принимал холодные души утром и вечером, и в течение нескольких месяцев проявившаяся однажды половая потребность больше почти не возвращалась. По крайней мере, он лично ее не чувствовал и был этому от души рад. Но наблюдавшая все время за ним но ночам Валентина Степановна постепенно снова начала замечать, что во сне он возбуждается все чаще и чаще. В таких случаях она под каким-нибудь предлогом или точно случайно будила его, подымала на ноги, мешала снова заснуть и этим достигала того, что он спал остаток ночи спокойнее. Но Валентина Степановна видела, что подходит время, когда натура победит и ей необходимо будет принять какое-то решение. Она оттягивала этот момент и желала, чтобы Глеб решил его вместе с нею. Все больше и больше чувствовала она крайнюю, неотложную необходимость посоветоваться с таким человеком, каким был отец Глеба, но такого около нее не было, разве что и в мыслях и чувствах своего сына она надеялась услышать отголосок мыслей его отца, по наследству передавшихся ему… В свое время отец Глеба первым обратил ее внимание на то, что ожидает его сына. Глебу тогда было только девять лет, и они говорили об этом вскользь, как о чем-то еще очень отдаленном, пока совершенно несерьезно, обсуждали, каким образом предотвратить мальчика от слишком раннего проявления его темперамента. Тогда супруги решили, что за ним необходимо внимательно наблюдать, но что они будут делать тогда, когда Глеб вступит в период половой зрелости, они об этом не думали. И теперь, разрешив этот вопрос самостоятельно, она хотела проверить себя свободным инстинктом Глеба.

Чтобы не насиловать хотя бы косвенно свободную волю юноши и его природное здоровое отношение ко всему, она и не делилась с ним заранее своим решением. Из всех ответов на эту загадку, какие только ей приходили в голову, она остановилась на самом простом, хотя и самом смелом и неожиданном. Она была уверена, что ее сын при этих условиях будет вне всякой опасности, оставаясь свободным от каких бы то ни было обязательств и удовлетворяя свою физическую потребность нормально в наилучших гигиенических условиях. Начало этой новой жизни она решила оттягивать, но лишь до тех пор, пока это не будет угрожать здоровью Глеба.

Глебу только что минуло шестнадцать лет, когда Валентина Степановна поняла, что не сегодня-завтра он заговорит с нею на старую, столько времени не подымавшуюся у них тему. Уже несколько раз Глеб просыпался после беспокойной, проведенной в крайнем возбуждении ночи нервным, раздраженным. А в последнее время с ним и во сне происходили случаи полного переживания акта, и после этих непроизвольных и ненормальных переживаний он подымался с резкими синяками под глазами, с тупой головной болью. Сконфуженный и сонный, целый день бродил он по дому.

Валентина Степановна с тревогой наблюдала эти случаи и собиралась уже сама заговорить с сыном, но он предупредил ее и рассказал ей о происходящих с ним по ночам казусах.

— Это, мама Валя, очень неприятно и противно, — объяснил он свое состояние после этих казусов. — Представь себе, что ты находишься в чудном саду, в прекрасном настроении. Ярко светит солнце, тепло, хорошо, весело у тебя на душе, хочется бегать, прыгать, петь. Тебя все веселит и манит к себе. И вдруг ты видишь на краю дорожки редкую, переливающуюся всеми цветами радуги перламутровую бабочку. Бежишь к ней, нагибаешься, хватаешь рукой… и попадаешь всеми пальцами в чей-то большой, противный, липкий плевок!.. О, как это мерзко. И я больше не могу, не хочу испытывать такого ощущения…