Людмила Шаховская - Жребий брошен

– Я слышала в детстве много сплетен о моей матери, но все это было очень сбивчиво.

– Милая кузина, отправимся вместе встречать твоего супруга… он, без сомнения, цел и невредим, потому что битва не могла быть опасною… ты встречаешь супруга?

– Да.

– Отправь носилки домой.

– Но моя подруга останется одна.

– Пусть она наслаждается твоими носилками, а потом мы пошлем за нею или сделаем, как тебе угодно, иначе.

– Но мой муж?

– Твой муж, конечно, не рассердится… нет места гневу в день триумфа… он чьей партии?

– Не знаю. Ах, если бы он возвратился!

– Конечно, он жив! Билось тридцать тысяч против пяти; друзья гордеца Цицерона нарочно пустили молву о страшной резне и необычайной храбрости врагов, чтобы не показать, как их божок раздавил ладонью муху.

– О, если б он был жив!

– Без сомненья! Итак, моя милая кузина, поговорим о нашей родне! Я не знаю, где обретается мой дед… ты говоришь, что близ Помпеи?

– Да. Там у него есть вилла.

– Чрезвычайно приятно узнать что-нибудь о родных, исчезнувших без вести! Кузина! Милочка!

Фульвия обняла и поцеловала Амариллу, прежде чем та успела выразить желание или отказаться от ее ласки.

– У меня есть кузина… как странно! – сказала красавица, невольно ответив поцелуем.

– Моя мать, – продолжала Фульвия, – уехала в Тарент от преследования кредиторов в свое последнее оставшееся поместье. Я здесь совершенно одна.

– А твой муж?

– Он пьяница. Я его ненавижу.

– Я не знала, что у моей матери была сестра…

– Милая Рубеллия, расскажи мне все, что знаешь о своей матери… история приключений моей тетки очень таинственна.

– Я знаю мало, кузина… а как твое имя?

– Фульвия.

– Матушка или дед… не знаю, кто отдал меня в семью чужих людей… вероятно, дед, потому что он очень капризен и сердит. Его все боятся в округе его виллы. У него толпа слуг-гладиаторов, которые его охраняют и наводят ужас на окрестности. Матушка вышла замуж против его воли, а потом умерла. Я была отдана, как отвергнутая, рыбачке-кормилице и выросла в деревне, не подозревая в себе члена рода сенаторов до тех пор, пока мой Публий не полюбил меня. Тогда дед приказал одному из своих любимцев открыть Публию мою тайну, чтобы он женился на мне. Дед ради Публия сжалился надо мной и простил мою мать.

– Бедняжка! Ты была отвергнута дедом?

– Да. Меня прозвали в деревне Амариллой, что значит вместе любовь и горечь [2] Amare – любить, amarus – горький. … Я – дитя любви и горя, «дитя горькой любви».

– А я – жертва горя. Никто меня не любит, а за что, не знаю. От меня все отворачиваются, клевещут… О, кузина! Не сближайся с гордячками аристократками!

– Я сама боюсь их.

– Нет для меня богов, Рубеллия, на Олимпе, потому что они не вступаются за меня… у Юпитера притупились и охладели молнии для моей защиты.

Фульвия произнесла это с пафосом, желая непременно овладеть сердцем наивной провинциалки, что ей и удалось.

– Ты страдаешь? – спросила Амарилла с участием. Фульвия глубоко вздохнула.

– У меня есть только один бог, кузина, – сказала она тоном невинной страдалицы, – этот бог во мне самой и один помогает мне – моя собственная энергия.

– Собственная энергия! – произнесла Амарилла с удивлением. – Это слова моей матери, ее завет мне, она это сказала, провожая меня сюда.

– Как? Твоя мать жива? – воскликнула Фульвия.

– Кузина!.. Ах!..

– Ты проговорилась о семейной тайне… но успокойся, милочка!.. я не выдам… ты страдаешь, страдаю и я… разве одна страдалица не близка другой? – всегда близка. Кто несчастен, тот должен открыть свою душу несчастливцу, потому что баловень судьбы, осыпанный всеми благами, не поймет его, а страдалец страдальцу руку подаст.

– Да, кузина, это справедливо. Но почему все отвергают тебя?

– У меня дурной муж.

– Отчего же ты не разведешься?

– У меня есть дочь, я не могу покинуть мое единственное детище, притом же я не настолько красива и богата, чтобы надеяться на хорошую партию, да и кто ж возьмет меня – жену Клодия! Кузина, не отвергай меня! Ты, я вижу, добрая, не отвергнешь?

– Я с моей стороны не имею ничего против тебя, кузина Фульвия, но если мой муж…

– Мы с ним поладим, я уверена… возобновим же беседу о родне… все говорили, друг мой, что твоя мать умерла в Греции.

– Нет, кузина. У нас в округе говорили, что утонула, купаясь на вилле своего отца.

– У вас говорили так, а здесь иначе… это все равно… пусть она считается и теперь мертвою, если ей угодно… а кто твой отец?

– Ради всех богов, кузина, не спрашивай! Мне не велели говорить о нем… он бросил мою мать, но потом они помирились. Где они прожили – и вместе или врозь – все годы моего детства, я не знаю. Дед узнал о любви Публия ко мне и пожелал породниться с ним. Он взял меня от моей воспитательницы-рыбачки…

– Самоуправцы-богачи любят и умеют исполнять свои прихоти во что бы то ни стало.

– Именно так. Мой дед имеет среди соседей кличку «придира»… его слуги болтаются по чужим домам и обижают всякого, а их никто не смеет трогать, чтобы он не придрался… у него страсть к судебным тяжбам, которые благодаря богатству все кончаются в его пользу. Он созвал соседей, объявил мое происхождение, показал документы и обручил меня с Публием. Потом приехали мои родители, прощенные дедом; на другой же день после этого была моя свадьба, потому что Публию надо было ехать в поход. Он отвез меня в Рим, оставил под надзором старой ключницы, точно ребенка, и уехал, успокаивая меня полной безопасностью похода.

– И ты его очень любишь?

– Как же его не любить? Он мой друг детства. Мы вместе играли, потому что вилла его отца очень близко от хижины моей кормилицы.

– А как фамилия твоего мужа?

– Аврелий Котта.

– Неужели?!

Фульвия радостно всплеснула руками и снова обняла Амариллу. Сердце интриганки запрыгало от восторга, когда она подумала о том, какой длинный нос сделается у Фавсты с досады, если она увидит, что женщина из семьи Аврелиев явилась на форум в одних носилках с нею, женой Клодия. Члены рода Аврелиев были в родстве с Цезарем по его матери и принадлежали к знатнейшей аристократии.

– Твой муж богат? – спросила Фульвия.

– Очень… но он не эмансипирован [3] То есть не отделен, а находится под властью отца. , а его отец – ужасный самоуправец и скряга, хуже моего дедушки. Он живет тоже близ Помпеи в деревне уже очень давно. Я его очень боюсь… и Публий боится… у него такие седые брови, что невольно вздрогнешь, когда он в сердцах поведет ими.

Амарилла откровенно болтала, обрадованная ласковым обращением родственницы, столь неожиданно нашедшейся у нее, пока Фульвия не перевела случайно речь на предстоящий триумф и коснулась личности главной заговорщицы Семпронии.