Людмила Шаховская - Жребий брошен

– А мне хочется его уличить и поглядеть, как германцы станут жарить его за шпионство.

– Меттий! Неприлична вражда сердцу человека в минуты опасности жизни.

– А если бы тут оказался Антоний?

– Тут он мне не враг, да и вообще не враг, – он со мной враждует, а не я с ним.

– А если бы Клодий? Неужели ты не хотел бы лучше погибнуть, чем спастись, лишь бы насладиться зрелищем его гибели в мучениях?!

– Сравнение неподходящее. Ты, Меттий, – северянин, ты не был в Риме и не знаешь, что за особа Клодий. Его нельзя сравнивать не только с честным Друзом, но даже и со свирепым Ариовистом. Никакие рассказы не дадут тебе точного понятия о нем. Клодий – бешеная собака в образе человека. Даже Катилина злодействовал, имея эгоистические цели, для него самого полезные и с его точки зрения разумные, а Клодий просто – вредный самодур, помешанный, которого следует посадить на цепь. Он давит народ своей колесницей, ругается всячески над поселянами, а зачем – сам не знает. Он вредит всякому без малейшей внутренней злобы на его личность и без какой-либо для себя пользы.

Долго убеждал Валерий Меттия оставить злобу на маркитанта и говорил с ним о разных лицах шепотом. Их разговор спустя часа три был прерван германцем-переводчиком, объявившим, что конунг требует их к себе.

Германский лагерь состоял из плохоньких шалашей, сооруженных из соломы, хвороста и всякой всячины, что попалось под руки в походе, шалашей, разбросанных без порядка, как пришлось, но внутри этих жилищ было чище, чем в галльских хижинах, потому что германцы как чистоплотностью, так и нравственностью стояли выше галлов в те времена. Примеры многоженства у них случались; сам Ариовист имел двух жен – одну из племени свевов, а другую нориков; но это бывало не часто: женщины пользовались уважением и славились целомудрием. Германцы были народом трезвым и не предавались азартной игре. Однако такие похвальные качества не мешали им быть свирепыми, что доказывается поступком Ариовиста с Валерием и Меттием, а впоследствии с дружиной Вара и другими римлянами.

На обширной площадке перед дощатым балаганом, служившим походным дворцом конунга [45] Конунг – древнее слово, означающее короля; немцы сократили его в «konig», англичане – в «king», а шведы – в «kung». , устроенным наподобие улья с отверстием в крыше для дыма, был разостлан ковер из сшитых вместе медвежьих шкур. На этом ковре помещалось нечто, похожее на сундук с ручками из лосиных рогов, с золотыми гвоздями, красными кистями и цветными бляхами. По обе стороны этого странного седалища стояли длинные скамьи, покрытые шкурами разных зверей и также украшенные.

Это был так называемый круг – место суда, совета и аудиенции Ариовиста – его тронная зала под открытым небом.

Много римских послов до того дня содрогалось от невольного ужаса, стоя в этом круге и глядя на свирепого тирана. Все они явились назад с такими нелестными отзывами о приеме конунга, что навели на римлян панику, следствием которой и было затруднение Цезаря при выборе посла из знатных.

Погода все хмурилась и хмурилась. Ненадолго немножко прояснилось, дождик перестал, выглянуло солнышко, но скоро опять все заволокло непроглядной мглой. Римляне зябли и вздрагивали в своих меховых плащах под мелким холодным дождем на пронзительном ветру, но на германцев холод, казалось, не производил никакого впечатления; они важно расхаживали около круга за скамьями, презрительно глядя на послов, едва прикрывая наготу свою шкурами, составлявшими у них подобие фартуков и курток, а на головах красовались шлемы из цельных морд, у некоторых даже с зубастыми челюстями и глазами из блестящих бус. Самые же настоящие франты еще приделывали к мордам вместо ушей орлиные крылья, торчавшие кверху над их головами.

Послы ждали еще целый час, стоя на кругу, не приглашаемые сесть.

– Ариовист и прежде так тебя принимал? – спросил Валерий шепотом.

– А вот увидим, что будет, – нехотя ответил Меттий. Ему было очень совестно, потому что маркитант уличил его пред Валерием во лжи. Меттий хвастался своим знакомством с Ариовистом, будучи уверен, что его не сделают послом ни в коем случае как лицо, прослывшее за человека неспособного ни на что особенное – племянника богатого дяди, получившего без выслуги по протекции место декуриона, с которого ему уже не пришлось бы никогда повыситься ни в сотники, ни в квесторы, а завяз бы он на этом ранге до самой отставки.

Меттий дразнил прогнанных германцами римских послов, будто те струсили или не умели добиться благосклонности конунга.

– А вот послали бы меня… а вот, если бы я был на вашем месте… и тому подобное, – говорил он хвастливо по армейским тавернам, пока не выболтал этого при Антонии, давши злому легату повод к погибели Валерия.

Очутившись на месте тех самых послов, которых вчера осмеивал, Меттий совсем растерялся. Куда бы он ни взглянул, везде стояли полунагие богатыри с огромными копьями и свирепыми лицами. Все мысли хвастуна перепутались, особенно с той минуты, когда в стороне от круга он увидел земляное возвышение с огромным котлом и дровами. Побывав однажды с купцами у германцев, Меттий знал, что это – прорицалище волхвов и вещих жен, гадающих по внутренностям сваренного живого существа – нередко даже человека.

Волосы Меттия встали дыбом; лицо побледнело, он едва стоял.

Наконец после долгих проволочек конунг вышел из своего ульеобразного балагана со знатнейшими вождями и уселся на кресло, предоставив свите скамьи. С первого же взгляда на Ариовиста Валерий понял, что маркитант был прав – участь послов решена германцами до их прибытия.

– Вы послы Цезаря? – спросил Ариовист по-галльски, небрежно искоса взглянув на подошедших римлян.

– Мы, конунг. – ответил Валерий с вежливым поклоном.

– Чего вам здесь надо? Шпионить пришли, как и прежние?

– Цезарь послал нас спросить, не угодно ли тебе будет сообщить, в чем состоят те твои желания, которых ты не изволил доверить прежним послам.

– Я желал видеть послом легата или другое знатное лицо. Ты кто?

– Принцепс аллоброгов Квинт Валерий Процилл.

– А этот?

– Мой товарищ Марк Меттий, декурион.

– Цезарь смеется надо мной! – гневно закричал Ариовист, сдвинув брови. – Аллоброг посол его!

– Я не аллоброг, конунг, – горделиво возразил Валерий, – я римский гражданин.

– Это все равно… аллоброг будет римлянином, если его посадить в римский сенат… ты сделался аллоброгом, приняв под команду это племя. Увидит Цезарь, какими насмешками мстят за насмешку германцы! Эй, стража, в тройные цепи закуйте их обоих и посадите порознь в ямы.

Валерий молча покорился насилию, опасаясь еще хуже раздражить дикаря. Меттий в порыве отчаяния стал возражать, кричать о международном праве, святости гостеприимства, неприкосновенности посла и тому подобное; ему зажали рот и утащили с круга.