Иван Барков - Нецензурная поэзия (СИ)

Вокруг меня все жил народ известный,
Столичных немцев цвет и сок. Во мне,
При виде каждой рожи глупо-честной,
Кипела желчь… Как русский… не вполне
Люблю я честность… Немок пол прелестный
Я жаловал когда-то… Но оне
На уксусе настоянные розы
И холодны, как ранние морозы.

И я скучал, зевал и падал духом;
Соседом у меня в деревне той
Был кто же? Поп, покрытый жирным пухом,
С намасленной коротенькой косой,
С засаленным и ненасытным брюхом.
Попов я презираю всей душой…
Но иногда, томясь несносной скукой,
Травил его моей легавой сукой.

Но поп — не поп без попадьи трупердой,
Откормленной, дебелой… Признаюсь,
Я человек и грешный, и нетвердый,
И всякому соблазну отдаюсь.
Перед иной красавицею гордой
Склоняюсь я… но все ж я не стыжусь
Вам объявить (известно, все мы слабы):
Люблю я мясо доброй русской бабы.

А моего соседушки супруга
Была ходячий пуховик, ей-ей!..
У вашего чувствительного друга
Явилось тотчас множество затей…
Сошелся я с попом… и спился с круга
Любезный поп — по милости моей;
И вот, пока сожитель не проспится,
В блаженстве я тону, как говорится.

Так что ж? скажите мне, какое право
Имеем мы смеяться над таким
Блаженством? — Люди неразумны, право:
В ребяческие годы мы хотим
Любви «святой, возвышенной» — направо,
Налево мы бросаемся, крутим…
Потом, угомонившись понемногу,
Кого-нибудь ебём — и слава Богу.

Но Пифагор, Сенека и Булгарин
И прочие философы толпой
Кричат, что человек неблагодарен,
Забывчив… вообще подлец большой!..
Действительно: как сущий русский барин,
Я начал над несчастной попадьей
Подтрунивать… и на мою победу
Сам намекал почтенному соседу.

Но мой сосед был человек беспечный,
Он сытый стол и доброе вино
Предпочитал «любови скоротечной»;
Храпел, как нам храпеть не суждено…
Уж я хотел, томим бесчеловечной
Веселостью, во всем сознаться… но
Внезапная случилась остановка:
Друзья, к попу приехала золовка.

Сестра любовницы моей дебелой —
В весне, в разгаре жизни пышной, молодой,
О, Господи! была подобна спелой,
Душистой дыне на степи родной,
Созревшей в жаркий день. Оторопелый
Я на нее глядел — и всей душой,
Любуясь этим телом, полным, сочным,
Я предавался замыслам порочным.

Стан девственный; под черными бровями
Глаза большие; звонкий голосок;
За молодыми влажными губами
Жемчужины — не зубки, свежих щек
Румянец, ямочки на них, местами,
Под белой, тонкой кожицей — жирок;
Все в ней дышало силой и здоровьем…
Здоровьем, правда, несколько коровьим.

Я некогда любил все «неземное» —
Теперь, напротив, — более всего
Меня пленяет смелое, живое,
Веселое… земное существо.
Таилось что-то сладострастно-злое
В улыбке милой Саши… Сверх того,
Короткий нос с открытыми ноздрями
Недаром обожаем блядунами.

Я начал волочиться так ужасно,
Как никогда ни прежде, ни потом
Не волочился… даже слишком страстно.
Она дичилась долго, но с трудом
Всего достигнешь… и пошли прекрасно
Мои делишки… Вот я стал о том
Мечтать: когда и где? — Вопрос понятный,
Естественный и очень деликатный.

Уж мне случилось, пользуясь молчаньем,
К ее лицу придвинуться слегка…
И чувствовать, как под моим лобзаньем,
Краснея, разгоралася щека
И губы сохли… трепетным дыханьем
Менялись мы так медленно… пока…
Но тут я, против воли, небольшую,
Увы! поставить должен запятую.

Все женщины в любви чертовски чутки.
(Оно понятно: женщина-раба)
И попадья-злодейка наши шутки
Пронюхала, как ни была глупа.
Она почла, не тратив ни минутки,
За нужное — уведомить попа…
Но как она надулась, правый Боже!
Ей поп сказал: «Ебёт её, так что же?..»

Но с той поры не знали мы покоя
От попадьи… Теперь, читатель мой,
Ввести я должен нового героя,
И впрямь; он был недюжинный «герой»…
«До тонкости» постигший тайны «строя»,
«Кадетина», «служака записной»
(Как лестно выражался сам Паскевич
О нем) — поручик Пантелей Чубкевич.

Его никто не вздумал бы ловласом
Назвать… огромный грушевидный нос
Торчал среди лица, вином и квасом
Раздутого… он был и рыж и кос.
И говорил глухим и сиплым басом
Ну, словом — настоящий малоросс!
Я б мог сказать, что был он глуп, как мерин,
Но лошадь обижать я не намерен.

Его-то к нам коварная судьбина
Примчала… я, признаться вам, о нем
Не думал или думал: «Вот скотина!»
Но как-то раз к соседу вечерком
Я завернул… о, гнусная картина!
Поручик между Сашей и попом
Сидит перед огромным самоваром
И весь пылает непристойным жаром.

Перед святыней сана мы немеем,
А поп сановник — я согласен — но
Сановник этот сильно под шефеем…
(Как слово чисто русское, должно
«Шефе» склоняться)… Попадья с злодеем,
С поручиком, я вижу, заодно…
И нежится, и даже строит глазки,
И расточает «родственные» ласки.

И под шумок их речи голосистой,
На цыпочках подкрался сзади я…
А Саша разливает чай душистый,
Молчит — и вдруг увидела меня…
И радостью блаженной, страстной, чистой
Ее глаза сверкнули… О, друзья!
Тот милый взгляд проник мне прямо в душу…
И я сказал: «Сорву ж я эту грушу!»

Не сватался поручик безобразный
Пока за Сашей… да… но стороной
Он толковал о том, что «к жизни праздной
Он чувствует влеченье, что с женой
Он был бы счастлив… Что ж? он не приказный
Какой-нибудь!» Притом поручик мой,
У «батюшки» спросив благословенья,
Вполне достиг его благоволенья.

«Ну погоди ж, — я думал, — друг любезный!
О попадья-плутовка! погоди!
Мы с Сашей вам дадим урок полезный…
Жениться вздумал!.. время впереди…
Но все же мешкать нечего над бездной».
Я к Саше подошел… в моей груди
Кипела кровь… поближе я придвинул
Свой стул и сел… Поручик рот разинул.

Но я, не прерывая разговора,
Глядел на Сашу, как голодный волк…
И вдруг поднялся… «Что это? так скоро!
Куда спешите?» — Мягкую, как шелк,
Я ручку сжал… «Вы не боитесь вора?..
Сегодня ночью». — «Что-с?» Но я умолк;
Ее лицо внезапно покраснело…
И я пошел и думал: ладно дело!

А вот и ночь… торжественным молчаньем
Исполнен чуткий воздух… мрак и свет
Слилися в небе… Долгим трепетаньем
Трепещут листья. — Суета сует!
К чему мне хлопотать над описаньем?
Какой же я неопытный поэт!
Скажу без вычур: ночь была такая,
Какой хотел я: темная, глухая.