Иван Барков - Нецензурная поэзия (СИ)

Пробило полночь… Время… Торопливо
Пришел я в сад к соседу… Под окном
Я стукнул… растворилось боязливо
Окошко… Саша в платьице ночном,
Вся бледная, склонилась молчаливо
Ко мне… — «Я вас пришел просить…» — «О чем?
Так поздно… ах! зачем вы здесь? скажите?
Как сердце бьется… Боже! нет! уйдите!..»

«Зачем я здесь? О Саша! как безумный
Я вас люблю». — «Ах, нет, — я не должна
Вас слушать…» — «Дайте ж руку…» Ветер шумный
Промчался по березам… Как она
Затрепетала вдруг! — Благоразумный
Я человек, но плоть во мне сильна,
А потому внезапно, словно кошка,
Я по стене вскарабкался в окошко.

«Я закричу», — твердила Саша. (Страстно
Люблю я женский крик и майонез.)
Бедняжка перетрусила ужасно,
А я — злодей, развратник — лез да лез.
«Я разбужу сестру, весь дом…» — «Напрасно…»
(Она кричала… шепотом) — «Вы бес!..» —
«Мой ангел, Саша, как тебе не стыдно
Меня бояться… право — мне обидно…»

Она твердила: «Боже мой!.. о Боже!»
Вздыхала, — не противилась, — но всем
Дрожала телом. Добродетель все же
Не вздор… по крайней мере, не совсем, —
Так думал я; но «девственное ложе»,
Гляжу, во тьме белеет… О, зачем
Соблазны так невыразимо сладки!!!
Я Сашу посадил на край кроватки.

К ее ногам прилег я, как котенок;
Она меня бранит, а я молчок —
И робко, как наказанный ребенок,
То ручку, то холодный локоток
Целую, то колено… Ситец тонок,
А поцелуй горяч… И голосок
Ее погас — и руки стали влажны,
Приподнялось и горло… Признак важный!..

И близок миг… над жадными губами
Едва висит на ветке пышный плод…
Подымется ли шорох за дверями,
Она сама рукой зажмет мне рот…
И слушает… И крупными слезами
Сверкает взор испуганный… И вот
Она ко мне припала, замирая,
На грудь и, головы не поднимая,

Мне шепчет: «Друг, ты женишься?» Рекою
Ужаснейшие клятвы полились.
«Обманешь… бросишь…» — «Солнцем и луною
Клянусь тебе, о Саша!» Расплелись
Ее густые волосы… змеею
Согнулся тонкий стан… «Ах да… женись…»
И запрокинулась назад головка…
И… мой рассказ мне продолжать неловко.

Читатель милый! Скромный сочинитель
Вас переносит в небо. В этот час
Плачевный… ангел, Сашин попечитель,
Сидел один и думал: «Вот те раз!»
И вдруг к нему подходит Искуситель:
«Что, батюшка? Надули, видно, вас?»
Тот отвечал, сконфузившись: «Нисколько!
Ну, смейся, зубоскал! Подлец — и только».

Сойдем на землю. — На земле все было
Готово… то есть, кончено… вполне…
Бедняжка то вздыхала так уныло,
То страстно прижималася ко мне,
То тихо плакала — в ней сердце ныло…
Я плакал сам, — и в грустной тишине,
Склоняясь над обманутым ребенком,
Я прикасался к трепетным ручонкам.

«Прости меня», — шептал я со слезами.—
«Прости меня…» — «Господь тебе судья…» —
«Так я прощен?!» (Поручика с рогами
Поздравил я.) — Ликуй, душа моя!
Ликуй! — Но вдруг… о, ужас! перед нами
В дверях, с свечой — явилась попадья!..
Со времени татарского нашествья
Такого не случалось происшествья!

При виде раздраженной Гермионы
Сестрица с визгом спрятала лицо
В постель… я растерялся… панталоны
Найти не мог… отчаянно в кольцо
Свернулся… жду — и крики, вопли, стоны,
Как град — и град в куриное яйцо —
Посыпались… В жару негодованья
Все женщины приятные созданья…

«Антон Ильич! сюда!.. Содом, Гоморра!
Вот до чего дошла ты, наконец,
Развратница! Наделать мне позора
Приехала… А вы, сударь, подлец!
И что ты за красавица — умора!
И тот, кому ты нравишься, — глупец!
Картежник, вор, грабитель и мошенник!»
Тут в комнату ввалился сам священник.

«А, ты! ну полюбуйся, — посмотри-ка,
Козел ленивый! видишь, старый гусь,
Не верил мне!.. Не верил? ась? Поди-ка
Теперь ее сосватай… Я стыжусь
Сказать, как я застала их… улика,
Чай, налицо (in naturalibus,—
Подумал я). Измята вся постелька!..»
Служитель алтаря был пьян как стелька.

Он улыбнулся слабо… Взор лукавый
Провел кругом… слегка махнул рукой
И пал к ногам супруги величавой,
Как юный дуб, низринутый грозой…
Как смелый витязь падает со славой
За край — хотя подлейший, но родной:
Так пал он, поп достойный, но с избытком
Предавшийся крепительным напиткам.

Смутилась попадья… И в самом деле,
Пренеприятный случай! Я меж тем
Спокойно восседаю на постеле.
«Извольте ж убираться вон!» — «Зачем?» —
«Уйдете вы?» — «На будущей неделе,—
Мне хорошо: вот видите ль, — я ем
Всегда, пока я сыт; а ем я много…»
Но Саша мне шепнула: «Ради Бога!»

Я тотчас встал: «А страшно мне с сестрицей
Оставить вас…» — «Не бойтесь — я сильней!» —
«Эге! такой решительной девицей
Я вас не знал… но вы в любви моей
Не сомневайтесь, ангелочек…» Птицей
Я полетел домой… и у дверей
Я попадью таким окинул взглядом,
Что, верно, жизнь ей показалась адом.

Как человек, который «внес повинность»,
Я спал, как спит наевшийся порок
И как не спит голодная невинность.—
Довольно! — может быть, я вас увлек
На миг, — и вам понравилась «картинность»
Рассказа, — но пора… с усталых ног
Сбиваю пыль. Дошел я до развязки
Моей весьма немногосложной сказки.

Что ж сделалось с попом и попадьею?
Да ничего. А Саша, господа,
Вступила в брак с чиновником. Зимою
Я был у них, обедал, точно, да,
Она слывет прекраснейшей женою, —
И не дурна, — толстеет — вот беда!
Живут они на Воскресенской, в пятом
Этаже, в номере пятьсот двадцатом.

Ебать девять парнасских шлюх,
Ебать любовника Дафны,
Чей вялый хуй не поднимется,
Пока его не вздрочат.
Только тебя зову я на помощь,
Тебя, коий посреди пизд красным хуем
Бросаешь густые пузыри заебин,
Приап! поддержи мой дух
И на миг в мои жилы
Вдохни жар твоих муд.

Пусть все встает, пусть все пылает,
Спешите, бляди и блядуны.
Что я вижу? где я? о сладкий восторг!
На небесах нет такого прекрасного предмета.
Муде, туго округлившиеся,
Ляжки, крепкие и задранные,
Полки вставших хуев,
Круглые зады, без волосков и пятен,
Пизды, титьки и секеля,
Орошенные током заебин.