Николай Каразин - Рождественские рассказы

Да, эта группа была достойна кисти Мурильо, резца Кановы, достойна была, чтобы ее увековечили, в назидание и в поучение потомству.

Первая половина операции тянулась часа два, и, представьте себе, когда я убрал все, что составляло некоторую неопрятность, привел материал для мумии в состояние вполне приличное, покрыл бывшего графа покровом, пропитанным тимолом и креозотом, и вышел в сад освежиться немного и выкурить сигару, представьте себе: графиня и ее духовник остались все в той же глубоко молитвенной позе.

— Готово? — тихонько спросил меня Тромпетович.

— Что вы? Готово все окончательно будет только недели через две, не ранее. Пока только подготовлено! — отвечал я.

— Он не страдал?— томно, с глубоким вздохом полюбопытствовала графиня Ядвига.

— Нисколько, графиня. Он перешел в лучший мир с улыбкой на устах, успевших прошептать ваше прелестное имя!

— Мир его душе! — возгласил отец Иозеф.

— Amen! — склонила голову графиня Ядвига.

Скажу вам откровенно, господа, я был всем этим глубоко тронут!

Здесь, господа, в стране полной свободы для тех, конечно, кто может за эту свободу хорошо платить, никому и ни до кого нет никакого дела, как я уже раз имел честь вам заявить. Все дело в оплате, а раз стоимость пансиона, по высшему окладу, оплачивается аккуратно да еще вперед, никто не любопытствует — где обретаются исправные плательщики? Так и теперь. Петербургский доктор, навестив своего пациента на другой день, был очень удивлен, узнав, что граф с графиней уехали, как думают, вверх по Нилу, на небольшую, очень полезную в гигиеническом отношении, прогулку. Знаменитый доктор заподозрил только, не попытка ли это со стороны графа уклониться от платежа гонорара, и, на всякий случай, сунул в руку раззолоченого каваса-негра маленькую золотую монетку, чтобы тот немедленно дал ему знать, когда граф вернется в отель.

Не прошло и недели, как разнесся слух о необычайной катастрофе на Ниле, поблизости развалин Карнакского храма. Во всех газетах были напечатаны подробности происшествия. Во всех отелях, и больших, и малых, пошли разговоры и толки, комментирующие эти газетные сведения.

Графа Бреховецкого сожрали крокодилы, съели без следа, без малейшего остатка. Случилось это таким образом: как раз против отмели, что тянется от развалин бань Клеопатры, остановилась на ночлег дахабия, нанятая графом. Лодка стала на якорь, арабы-матросы, с их рулевым, отправились в береговую деревню, за своей надобностью. Ночь была дивная, лунное отражение, словно каскад огненных золотистых искр, прорезало всю лагуну, в воздухе ни малейшего движения. Граф чувствовал себя превосходно, и вдруг ему пришла охота выкупаться в священных нильских водах в эту чудную египетскую ночь. Опасности никакой не было; о крокодилах уже лет десять никто не слыхал; не только этих зубастых чудовищ, но даже всю мирную рыбу разогнали беспокойные колеса пароходов «Кука» и «Гозе»... Вечером, становясь на якорь, путешественники видели множество черненьких и коричневых детских тел, весело барахтающихся в водах лагуны. Графиня зашла в свою каюту, а граф, с помощью патера, разделся и спустился с борта дахабии. Но едва он отошел шагов на десять, едва только попытался окунуться с головой, как вдруг вскрикнул и скрылся под водой. Увы, скрылся навеки!.. Выбежавшая на крик мужа графиня видела только легкое волнение, произведенное борьбой; затем на поверхности появилось большое кровавое пятно, и звонко щелкнули невидимые челюсти. Отчаяние несчастной графини было неописуемо; если бы ее не удержали силой доктор и духовник, то она наверное сама бы бросилась в воду, чтобы разделить суровую участь горячо любимого супруга. Кроме доктора, то есть, меня, Эразмуса...

— Как Эразмуса? — послышались вопросы. — Ведь вы...

— Да, я теперь археолог Жорж Нуар; тогда я был доктор Эразмус. Ведь с того времени прошло около четырех лет, а люди с летами меняются — это так нормально. Так вот, я продолжаю. Кроме меня — Эразмуса и патера Тромпетовича, не говоря уже о самой несчастной графине Бреховецкой, свидетелями этого страшного события были два неизвестных сомалийца, Магомет и Гафиз, впоследствии нигде не разысканные. Но это неразыскание не помешало составлению протокола, удостоверяющего действительную кончину графа Бреховецкого. Беспрепятственному и скорому составлению протокола в желанном духе помогло еще и то обстоятельство, что графиня дала подписку не взыскивать дипломатическим путем с египетского правительства за смерть ее мужа, совершившуюся в водах, находящихся во владениях хедива. Это был первый случай подобного бескорыстия со стороны европейцев и их дипломатии, с тех пор, как страна фараонов осчастливлена была просвещенными просветителями. Я кончил, господа!

— Позвольте, позвольте! — раздались голоса. — Ведь вы не договорили самого главного, а именно: что же вы сделали с мумией графа Бреховецкого? Ведь вы только начали ее приготовление!

— Я и кончил все дело добросовестно и вполне аккуратно, — отвечал доктор Эразмус. — За две недели нашего отсутствия главная масса провяливалась и, слегка спрессованная, находилась под действием соли и разных ароматических приправ; затем она, окончательно упроченная, была последовательно обернута, во что следует и, наконец, приняла вид, вполне достойный своего назначения. Скажу откровенно — это был лучший экземпляр самой достоверной мумии, который только выходил из моей мастерской!

— Какое же вы дали назначение этому экземпляру?

Рассказчик пристально посмотрел на спрашивающего; это был тот самый ученый египтолог, который участвовал в раскупоривании знаменитой мумии в музее Гиза.

— Этот экземпляр попал в самое надлежащее место. Вы вчера даже участвовали в его разоблачении в экспериментальном зале музея, вместе с вашими товарищами по науке. Тело графа Бреховецкого, под волшебным жезлом науки, превратилось в мумию великого Неоптомаха, фараона, так неудачно преследовавшего моих предков во время бегства их из Египта. Ну, и что же тут особенного?

— Это ложь, милостивый государь!

— Не надо горячиться, — пожал плечами производитель достоверных мумий. — У меня на это есть самое убедительное доказательство!

— Какое?

— А вот; вы припомните, что, разворачивая седьмой слой желтой ткани и сняв первый лист папируса, вы нашли плотный кусок чего-то, похожего на тоненькую детскую школьную тетрадку, по величине собственно. Это нечто было покрыто темным густым лаком, совершенно несмываемым и ничем не очищаемым... Вы признали это за таблетку гиппопотамовой кожи, на которой тоже должна бы быть надпись, но она сгладилась от времени. Вот я вам предлагаю химический рецепт; по этому рецепту вы получите медикамент, такой состав, растворив который в горячей воде, вы получите возможность легко смыть то, что скрывает от вас истину. Вот, извольте получить! — И доктор Жорж Нуар передал египтологу маленький клочок бумаги, на котором начертана была такая химическая формула: Vz + Q 0+ R.