Игорь Черницкий - Ай эм эн экта !

Я молчал, вмятый в сиденье автомобиля. Он глянул на меня и расхохотался. Так и заливался, пока мы не остановились посреди выложенного булыжником плаца.

- А соль, - вдруг бодро выкрикнул он, - наш народ всю по хатам растащил. По мешку, по два... На телегах, на великах... Теперь тут по селам у людей запас лет на сто. До самого расцвета экономики.

Из машины меня вытащила Зина и поволокла в ближайший барак, из трубы которого валил дым.

- В крематорий, что ли, тащишь? - невольно упираясь, прошипел я.

- Да какой крематорий! - на визгливых нотах ответила Зина. - Одеваться, стричься... Срочно! У них, знаешь, каждую минуту надо быть готовым.

В бараке одевалось много народу. Причем и мужчины, и женщины, и даже дети, не глядя друг на друга, раздевались донага и только потом надевали игровую одежду. И сразу преображались, словно отлетали в прошлое. Даже движения, вся пластика в этой одежде сороковых годов становилась иной. Будто работала невидимая машина времени. Я думаю, если бы ее изобрели, именно так бы это все и выглядело: невидимый дурманящий, усыпляющий газ - и только облик всего окружающего меняется, как в замедленной съемке.

Всей этой массой народа, толпящегося в бараке и облепившего огромные фанерные ящики с обувью и одеждой, руководили женщины в белых халатах. Среди них я узнал знакомых мне по киностудии костюмерш.

Меня подвели к долговязому, лысеющему человеку с аккуратной седоватой бородкой клинышком. Вокруг его жилистой шеи был намотан длиннющий, тонкий шарф эдакой немыслимой серо-буро-малиновой расцветки. Зина представила мне его как художника картины, а невесть откуда выпорхнувшая девуля-переводчица представила итальянцу меня. Лысый подал мне кокетливо расслабленную руку с длинными, выхоленными пальцами и окутал меня с ног до головы своим бархатным взглядом.

- Вы ему очень понравились, - перевела мне девуля шепотом. - Он предлагает вам раздеться.

- Прямо вот так? - растерялся я и сжал итальянцу его тонкую кисть.

Зина вдруг резко скомандовала:

- Марина, переведи этому Педро, чтоб сначала выдал костюм, а то знаем мы эти мансы: сперва разденет, а потом будет полчаса шмотки подбирать да за попку лапать. Пусть дает тряпье, и мы отвалим в сторонку. - Она грубо, по-мужски хлопнула меня по плечу. - Он машинист-поляк. Пусть по-быстрому выдает ему форму железнодорожника и не строит тут анютины глазки, не портит нам потенциал. На фиг он нам надо?!

На протяжении этой мрачной филиппики "Педро" не сводил с меня утомленных глаз. Марина перевела очень коротко, видимо, самую суть, опуская Зинулины бесцеремонные намеки. Итальянец, чуть порывшись в костюмах, выдал засаленную старую форму железнодорожника и серое бельишко.

- Педрило долбаный! - выругалась Зина, когда мы отошли в угол барака и я стал устраиваться возле единственного свободного ящика.

- Его что, действительно Педро зовут? - спросил я, улыбаясь.

- Да нет, Микеле, - ответила Зина. - А что, понравился? Ты мне смотри! Последний бабник на развод остался.

- А что, интересно пообщаться с Педро-Микеле, - засмеялся я. - Человек, видно, просвещенный...

- Ща как дам по башке! - не приняла юмора Зина. - Я его тут ждала-ждала, понимаешь...

- Ой ли? - склонил я набок голову. - Так я и поверил. Монашка вы наша, ай-яй-яй! За окном девица - нельзя прилепиться.

- Это чё, сцена ревности, что ли? - округлила свои зеленые глазищи Зина. - Так я тебе прямо скажу, что если и тусуюсъ с ихним продюсером, так это только ради тебя. Ты что же думаешь, утвердить тебе двести долларов за съемочный день - это так себе, два пальца об асфальт?!

Она обиженно хмыкнула и, скомандовав, чтобы я быстро переодевался, ринулась распоряжаться массовкой: подгонять голых и выгонять из барака уже экипированных.

Я стал разбирать выданное мне барахло. Белье оказалось настолько грязным, что надевать его на тело было просто немыслимо. Я не понимал, зачем нужны эти поганые портянки. Чтобы войти в образ? Но для меня, актера с немалым стажем, такой примитивный натурализм был просто оскорбителен. Я с досадой оглянулся по сторонам. Неподалеку возилась с пацаном из массовки, подбирая ему обувь, полная женщина в летах. Оказалось, это Валя-костюмерша. У нас на студии ее так все называли, и молодые, и старые, просто Валя. Была она, несмотря на всю свою грузность, человеком весьма подвижным и веселым.

- Валентина, - позвал я.

- Аюшки? - отозвалась костюмерша и, поставив перед своим подопечным очередную пару ботинок для примерки, выпрямилась, растирая поясницу.

- Скажите, а что, это обязательно - все свое сбрасывать? Они что, баню, что ли, снимать собираются?

- А привыкай, дорохгэнькый, - усмехнулась костюмерша и подошла ко мне. - Мы тут увси мудисты.

- Нудисты, - мрачно поправил я.

- Ну, то ж я тоби и кажу, - захихикала Валентина, прикрывая ладонью рот. - Цэ ж вин, Микель цэй, так требуе.

- Больной он, что ли?

- Та ни, вин трохы дивчат нэдолюблюе. А ци ж стерви того и заслухговують, я тоби кажу...

- Ну, бог с ними, мне-то как быть?

- Ты бачишь, дытына моя, вин дуже до костюму чыпляеться. Ёхго тут уси слухають, бо у нёхго якийсь там "Оскар" за костюмы е. Вин взахгали хлопэць толковый.

Я только и вздохнул:

- Ох-хо-хо, - и, ворча, начал раздеваться. - В болоте я в "Комбатах" тонул, горел в "Возвращении с орбиты"... Теперь еще здесь вшей кормить.

- Слухай-ка, дытыно, а ты ось цю майку-то нэ знимай, - вдруг предложила костюмерша, заметив у меня под рубашкой тонкую трикотажную футболку с яркой надписью "DANCES WITH WOLVES" и унылым портретом Кевина Костнера. - Ты йийи залыш, а звэрху вжэ цю сорочку сирэньку.

- А как же?.. - я кивнул в сторону оскароносного Микеля.

- Та хто там будэ бачиты?! - отмахнулась Валентина.

Так мы с ней и порешили.

Дальше предстояло стричься. Для этого Зина потащила меня в следующий барак.

Новая картина, открывшаяся мне, была из серии тихих ужасов Хичкока. Впрочем, тебя, мой друг "Самсунг", уже трудно чем-либо удивить. Тем не менее послушай. Тут шла методичная, полная приглушенных звуков и шепотов работа: урчали электрические стригущие машинки, звенели о металлические расчески быстрые ножницы, и плавно падали на пыльный пол роскошные женские пряди волос: золотые, черные как смоль, русые, каштановые, выкрашенные под ярко-рыжие, а то и выбеленные до синеватой седины. Женщины в лагерных полосатых робах, заполнившие барак, были весьма печальны. Оно и понятно: трудно быть веселым, когда стригут тебя на потоке, как обреченную овцу. Впрочем, наверное, стрижка шерсти выглядит более оптимистично и жизнеутверждающе. А здесь неумолимые, точно надзирательницы, и бойкие на руку и язык гримерши-парикмахерши изредка перекликались, массовка же уныло безмолвствовала: помалкивали те женщины, что ожидали у стены своей участи, и те, которых уже оболванили под нулевку, тоже молча толкались перед осколком зеркальца. Разноцветную горку волос собирала в угол щеткой хмурая бабка в белой косынке с вылинялыми цветочками и синем рабочем халате, натянутом прямо на пальто.