Игорь Черницкий - Ай эм эн экта !

- Да-а... - скривился мужик и почесал в затылке. - Государственный-то гроб сейчас, считай, почем?

- Так вы хотите сами?

- Да хотел сколотить. - он отчаянно махнул кулаком. - Так ведь тут, черт его душу знает, куда-то все подевалось, ни одной дощечки нигде не валяется. Сейчас люди все гребут.

Мне невольно захотелось его как-то утешить. Я поднялся, тоже заглядывая кругом под деревья:

- А сколько матушке-то было?

- Да ей-то уж много годков стукнуло. Девяносто!

Мы уставились друг на друга.

- Да она еще живая, - криво усмехнулся мужичок. - Дай ей Бог здоровья. Я так, пока к брату в гараж поставлю. Она ж меня сама попросила. У меня брат - инвалид, у него "запорожец" еще с тех времен. Да он уж не ездиит. Я говорю: продай, продай! А он - кому? О-о...

Мужик оживился и, наверное, еще долго выкладывал бы мне свои проблемы одну за другой, но тут меня позвала Зина:

- Ники-и-ита!

Она стояла возле беседки в углу сада.

- Извините, - пожав плечами, улыбнулся я мужику и легкой рысью направился к моей благодетельнице.

Зинуля выпустила первые стрелы, едва я приблизился:

- Я тебе где сказала ждать? - ее зеленые, в пол-лица глаза от возмущения стали абсолютно круглыми. - В беседке!

- Ну, что там? Сливайте воду? - спросил я, не тратясь на пререкания.

- Я ж уже второй раз сюда прихожу. Ты где был?

- Лежал в траве. Слушай, Зин, а ты продай им Юрку Никулищева. Он актер от бога. У него такой внутренний темперамент...

- Да на фиг он мне надо?! - скривилась Зина. - Уже продавала на свою голову. Он приперся в своей сопливой кепочке и давай им про то, что Украина превращается в отхожее место Европы. Дескать, у нас никаких перспектив, мы для вас только общественный гальюн, а вы и рады нам здесь гадить. Это он итальянцам-то. Они ему работу, понимаешь, а он... Ну скажи? Зануда! Я еще раз подобного козла приведу, так меня эти макаронники саму на фиг уволят. У них же порядок, у них работать надо, а не лапшу на уши вешать... - И вдруг без перехода обрушилась на меня: - Ну а ты чего? Марчелло Менструани! Не мог им по-польски натрепать? Я и то знаю: ешче Польска не схгинэла, алыж схгинуть мусыт...

- Да ладно, не переживай, - усмехнулся я и махнул рукой.

- Что "ладно-то", что "ладно"? Все наши из кожи лезут, чтобы в эту группу попасть. Там уже полстудии подвизается, а ты... Знаешь, сколько они тебе за съемочный день заплатили бы? Сто баксов! За один день! Да у меня за месяц у них сто пятьдесят.

- А что там, роль, что ли? - я ухватил губами протянутую Зиной тоненькую дамскую сигаретку.

- Не роль, но эпизод дня на три, машинист-поляк. Героев у них голливудские звезды будут играть, там вообще другие цифры, с такими нулями!.. Нам не понять, для нас это - космос.

- Ты бы хоть сценарий дала прочитать.

- Да где он, сценарий-то? На русском языке один экземпляр где-то там в дирекции. Да на фиг он тебе надо?! Я тебе и так расскажу. Концлагерь, конец войны, итальяшек освобождают наши...

- А где съемки?

- Под Ивано-Франковском, там декорацию строят. В сентябре где-то начнут снимать. - Зина с досадой оглянулась по сторонам, постукивая по сигарете ярко наманикюренным пальчиком. - Вот олух царя небесного! А я-то, дура, думала, будем вместе в экспедиции... Короче, ГЗМ надо покупать.

- Чего?

- Губозакаточный механизм.

- А-а-а... Да подумаешь, три дня каких-то. - я резко выплюнул в сторону дым. - И сто долларов тоже не деньги.

- Знаешь что?! - возмутилась Зина. - Во-первых, там, где три дня, - там и месяц, и там, где сто баксов, - там и больше может быть. Ты что, первый раз замужем, что ли, не знаешь, как к режиссеру подкатить? А вообще-то на фиг ты мне надо, такой красивый? Ты что думаешь, я ради себя, что ли?..

- Зин, да успокойся.

Но она все продолжала атаковать, мне показалось, у нее даже слезы на глазах выступили.

- Тебе же надо, тебе, козлу! Сейчас ведь время какое, пропадешь ведь. Ты же актерище! Тебе на Запад надо прорываться.

- Ну вот и надо было показать ему мои работы, я уже, слава Богу, кое-что в кино успел сделать.

- Да не нужны Джакомо наши киноопупеи! Скажи спасибо, что я ему твою фотку подкинула.

Я насторожился:

- Как, ты говоришь, режиссера зовут?

- Джакомо Доницетти, - сказала Зина и, натянув верхнюю губу и закатив глаза, аккуратно провела средним пальчиком под глазами, вытирая чуть размазавшуюся от пота тушь.

Наступила пауза, пока я соображал, не веря услышанному.

- Джакомо Доницетти? Так это же, можно сказать, живой классик. Он что, еще снимает?

- Как видишь, - равнодушно ответила Зина. - И прекрасно себя чувствует. Ладно, пошла я...

- Да подожди ты. - меня начинала одолевать какая-то мелкая дрожь. - А вот та, что снимала меня, кто такая? Больно сердитая.

- Франческа, дочь, его правая рука. Нет, она баба классная, юморная. У меня с ней все чики-чики. Ей как раз ты вроде понравился.

Я тщательно втоптал в траву окурок, и вдруг меня осенило:

- Вспомнил, Зинуля, вспомнил! Слушай! "Гды ктощь в жычу зрани, а в сэрцу позостанье близна, паментай, же вьенцей черпяла Полъска - тфоя Ойчызна!" А? Ну как? Конечно, может, неточно, но вообще - как?

Зина прибалдела. Зеленые глаза ее нацелились, как у кошки перед броском.

События дальше развивались стремительно. Она потащила меня к Айболиту, который оказался самим Джакомо Доницетти, легендарным персонажем киноэнциклопедии, я выдал ему на псевдопольском когда-то услышанную мною, заученную и теперь неожиданно всплывшую в памяти патриотическую цитату, и Джакомо замахал руками и закричал: "Мо бэнэ!" Судьба моя и участь столь важного для итальянского мэтра эпизода в его новом полотне была решена. Оказывается, перед тем, как мы с Зиной ввалились в комнату, киноклассика добивала его дочь, которой я, несмотря на весь ее непроницаемый вид, что называется, упал в глаза. Почему сомневался мэтр? А мне потом объяснила вездесущая Зина, для которой нет такого слова - "секрет". Его, видишь ли, не устраивали мои синие глаза, и вообще я напоминал ему молодого Делона, в то время как голливудский актер, утвержденный на главную роль, очевидно, напоминал черта лысого. Но что поделаешь, во-первых, он по сюжету из концлагеря освобождался, а во-вторых, финансирование-то проекта итальянского киноклассика из Штатов шло, а кто ее ужинает, как говорится, тот ее и танцует. От американца не избавишься. Зато за меня сражались целых две "кавалерист-девицы": жгучая Франческа - как впоследствии выяснилось, волчица с мертвой хваткой, - и Зина, которая не то что коня, табун на скаку остановит. Разве мог какой-то там плешивенький Джакомо устоять? Он сломался, несмотря на всю очевидность проигрыша рядом со мной восходящей бледной голливудской звезды.

И пошел я со студии, солнцем палимый, то есть в том смысле, что действительно жара была жуткая, но меня она не томила, ибо, окрыленный, я не плелся по размякшему асфальту, а летел высоко-высоко в волшебной лазурной прохладе среди ласковых барашков облаков. Парил! Кружил! Милый-милый ясноглазый пастушок. Кто не знает актерской профессии, ни разу не сталкивался с актером в его повседневной кудлатой жизни, тот меня не поймет. Не поймет, что это значит - получить новую роль. Это, быть может, сродни самой первой безумной влюбленности, когда чудится, что весь мир только для тебя так ловко скроен, этакий сад эдемский, и вон там, под развесистой яблонькой, ждет тебя уже трепещущая от вожделения Ева, и перед тобой перспекти-и-ивы... О-о! Только бы не выгнали.