Николай Каразин - На далеких окраинах

Марфа Васильевна хотела что-то возражать...

— Да ведь совсем скандал выходит... Смотрите, вот уж на улицах народ показался...

Она посмотрела вдоль улицы; длинные извозчичьи дрожки в одну лошадь дребезжали по новому шоссе; в этих дрожках сидели две офицерские шинели и клевали носами: они, кажется, не из дому ехали, а скорее домой. Барыня в розовом платье, с голубым зонтиком, шла с солдатом позади; из окна соседнего дома показалась рука с каким-то сосудом и выплеснула что-то на улицу; где-то неподалеку скрипела туземная арба.

Марфа Васильевна вдруг зевнула, совершенно неожиданно, даже для себя; экстаз проходил. Она совершенно согласилась с Перловичем, что он прав, предлагая ей ехать домой.

— Так вы... — начала она.

— Непременно, непременно. — Перлович соскочил с лошади и вошел в генеральский дом.

Марфа Васильевна повернула Бельчика и поехала шагом к себе в узкий переулок.

Приветливый, весь олицетворенная любезность и предупредительность, появился генерал из-за портьеры.

— Как мне совестно, parole d'honneur, — начал он, раскинув руки, словно для объятий, изумленно посмотрел кругом, выпрямился и отрывисто произнес: — Вам что угодно?

Перлович объяснил ему, в чем дело.

— Гм... — промычал генерал. — Послать за адъютантом, — крикнул он громко, пригласил Перловича сесть и подождать и пошел во внутренние апартаменты.

Несмотря на различные формальности, значительно затягивавшие дело, небольшой кавалерийский отряд собрался часам к десяти утра в базарном проходе, и ждали только Перловича, который почему-то взялся быть проводником к месту катастрофы, а пока поскакал переменить свою лошадь, так как его чалый положительно был уже негоден к такой далекой поездке.

Быстро разнеслась по всему городу весть о кровавом событии у Беш-Агача, и множество народу собралось провожать выступающий отряд: явились даже волонтеры, заявившие свое намерение идти вместе с отрядом. В числе последних находился и Хмуров, который больше всех суетился рыская верхом на красивом караковом жеребце и сообщая всем свои планы преследования.

— Надо их перехватить, пока за Дарью не перевалились, — кричал он. — А то их там только и видали. Чего мешков с собой набрали! — накинулся он на казаков. — Эк навьючились, кошемники!.. Ведь верст пятьдесят скакать придется, свиньи полосатые!

— Ладно, и рысцой будет в самую пору, — ворчал урядник, прилаживая за седлом холщовые торбы с ячменем.

— Не мешало бы взять с собой хоть немного артиллерии, — заявил щеголеватый адъютант. Он тоже приехал, совсем по-походному, и даже с охотничьей двустволкой в руках и биноклем в футляре, висевшем на ремешке чрез плечо.

— Бомбическия орудия повезем для вас по арыкам, да буеракам! — накинулся на него Хмуров.

— Нет, все бы, знаете, ракетные станки: это действует морально.

Туземцы заняли пестрыми группами все соседние крыши и смотрели на долгие сборы, шепотом передавая друг другу разные предположения. Они не знали, в чем дело, и решили, что это, должно быть, подступает сам эмир к их городу.

Прискакал, наконец, и Перлович.

— Садись!.. — протянул сотенный командир.

Дребезжа оружием, неловко полезли казаки на своих маштаков и стали выстраиваться.

— Господи, благослови! С богом, братцы!

Казаки начали набожно креститься. Тронулись.

— Сто-о-ой! — тянет снова командир.

— Ребята, скатай кто-нибудь ко мне; там в горнице, на столе предписание генеральское лежит; как бы ветром не сдуло.

Разом человек пять поскакали за генеральским предписанием.

— Ма-арш! — опять запел командир.

Опять двинулись вперед.

Сгоряча погнали самой ходкой рысью. Перлович молча скакал впереди всех. Взяли напрямик, через туземный город, для выигрыша времени.

Вонючие, грязные торговые ряды под навесами, никогда не пропускавшими лучей солнца, но нисколько не задерживающими проливных осенних и зимних дождей, несколько задержали бег лошадей. Казачьи кони проваливались по брюхо, гнилые миазмы подымались из-под развороченных верхних слоев вечной грязи, брызги летели во все стороны и обдавали пестрый разнокалиберный товар, лежавший открыто, напоказ, в маленьких туземных лавочках. Торгаши глядели испуганно на эту кавалькаду; туземные лошади, привязанные у точеных столбов, поддерживающих навесы, прижимали уши, визжали и били задом пробегавших мимо казачьих лошадей.

— Стой!..

Передние остановились; задние стали догонять передних.

— Да что же, черт вас возьми, стой да стой! — горячился Хмуров, наскакав на командира.

— Позвольте, нельзя. Ребята, купи кто лепешек: там, неравно, закусить придется. Михеев, бутыль с тобой?

— У Павлова в торбе, — отзывается из задних рядов голос Михеева.

— Не оттягивать — эй! Что разбрелись! — кричит командир. — Марш!..

— Слышь ты! — кричит Хмуров Перловичу.— Мы там не проедем: там мост разобран...

Перлович не слушает и все погоняет лошадь.

— Смотри, назад придется вернуться...

— Назад, — говорит один казак из передних другому, запаливая на бегу трубочку. — Легко сказать — назад: этак мы верст шесть кругу должны сделать.

— А кто понес нас базарами; надоть было обыкновенной дорогой.

— Обыкновенной!

— Стой!.. — командует сотенный и добавляет: — Вот тебе и раз!

Перлович в недоумении ездит по крутому берегу оврага. Спуститься некуда и даже пешему невозможно; со дна этого оврага торчат полуразрушенные козлы разобранного моста; на противоположной стороне уцелело еще одно прясло и висит в виде балкона, а внизу, между таловых кустов, сочится какая-то грязная струйка.

— Я говорил! — заорал Хмуров. — Я говорил! Назад, назад скорей!

Постояли минуту, другую — пораздумали. Всякий заглянул вниз и всякий сказал: «Ведь, ишь ты, разобран!» Один казак пробовал было спуститься, да чуть не оборвался и не полетел с высоты, по крайней мере, десяти сажен.

— Чего лезешь ты, рыло киргизское! — крикнул на него сотенный командир. — Назад, так назад... Направо кругом! — запел он и тотчас же перевел на обыкновенный язык: — Заворачивай, братцы!

Завернули.

— Теперь куда же? — подумал вслух Хмуров,

— Известно, опять через базар и в Чиназские ворота, а там возьмем правее, ну и в самый раз, — отвечал ему командир.

Перлович уступил свое переднее место Хмурову, который, обгоняя его, произнес с укором:

— Что, брат, ближе вышло? А времени-то сколько ушло!

Перлович промолчал. Быстрая езда и жаркое утро всех разгорячило, лица были красны, словно пылали, одно только лицо его, Перловича, было желто и по нем выступали какие-то пятна: конвульсивно стискивала поводья холодная рука, и во рту он чувствовал сильную горечь. Очень-очень некрасив он был в эту минуту, а эта странная перемена потому только и не была замечена, что все слишком заняты были одной идеей — напасть поскорее на след барантачей.