Николай Каразин - На далеких окраинах

Итак, старый разбойник Ашик остался царить над всем аулом. Батогов попал пока под его полнейшее господство и сначала не замечал никакой перемены в своем положении: все было одно и то же, ни хуже, ни лучше, только вместо золотистого жеребца прежнего хозяина пришлось чистить вороного аргамака теперешнего владыки и еще двух сивых меринов-иноходцев.

Батогов волновался и метался по аулу, как тигр в клетке зверинца. Он работал за десятерых, ел мало, почти не спал. Он чувствовал, что приближается минута, такая минута — «либо пан, либо пропал».

«Дела делать» пора приспела.

Юсуп, уходя в поход, имел возможность толково, ясно и определенно сообщить ему весь план задуманного побега, план, который поразил Батогова своей обдуманностью и подготовкой. Сомнение в успехе быстро испарялось в воспаленных мозгах Батогова, им овладело мучительное, лихорадочное нетерпение.

Подозрительный глаз кривого Каримки, все знавшего, не мог больше ничего видеть. Но пленник попал «из огня да в полымя», с него не спускала глаз другая личность, и это было похуже наблюдательности озлобленного, мстительного работника. За Батоговым и день, и ночь смотрели два ревнивых, любящих глаза.

За Батоговым следила Нар-Беби; и он это чувствовал, он этого боялся. Боялся более, чем десяти кривых Каримок.

Вчера вечером Нар-Беби доила кобыл; кобыл этих подогнали не очень близко к кибиткам; стояли они в загоне, в самом дальнем, совсем почти в лощине.

Бабы доили кобыл по очереди, Батогов стоял да наблюдал, чтобы кобылы вели себя смирно, отгонял в задний угол тех, которых уже выпростали, и подгонял к женщинам других, еще не тронутых. Всем бабам пришлось поровну работы; и все они уже подоили и собирались нести молоко к кибиткам; только Нар-Беби что-то запоздала и ей пришлось остаться одной додаивать чалую кобылу с лысиной во всю голову.

— Ты и не думай!..

Нар-Беби приподнялась и оглянулась кругом, бегло обшарив своими вороватыми черными глазами все уголки загороди.

— Чего не думать? — спросил Батогов, опершись на длинную жердь с крюком, которой обыкновенно вооружены все степные пастухи.

— Сам знаешь, чего.

— Не знаю.

— Поди сюда.

В свою очередь Батогов осмотрелся кругом, заглянул даже через изгородь и подошел к женщине. Нар-Беби обвила его руками, оглянулась еще раз, прижалась к нему лицом и проговорила, словно прошипела:

— Ты от меня не уйдешь... слышишь? Всех джигитов проведешь, старого осла Ашика проведешь, а меня — нет. Ну, так ты и не думай...

— Куда мне уходить? — равнодушно говорил Батогов, а сам подумал: «Эх, отчего мы не на болоте?..»

— Тс... идет кто-то...

Батогов высвободился из сжимавших его объятий. Впрочем, это была фальшивая тревога.

— Не уйдешь... не уйдешь... не уйдешь...

Нар-Беби принялась гладить руками по голове Батогова.

— Да куда?..

— Куда тебя Юсуп твой поведет... Я все знаю.

Батогову стало страшно... Он, вероятно, вздрогнул, потому что Нар-Беби тотчас же сказала:

— А, испугался?.. Ты Каримку зачем убил?

Она пристально посмотрела ему в лицо. Батогов чувствовал, что эта женщина, действительно, все знает.

— Я его не убивал — мне зачем?.. — шептал Батогов, а сам думал: «Разве и эту тоже?..»

— Меня не убьешь, — говорила Нар-Беби; она точно читала все мысли своего любовника.

«Колдунья — одно слово, — подумал Батогов. — Надо хитрить».

— Мне хорошо, тебе хорошо,— говорила Нар-Беби.

Она сидела на опрокинутом разбитом котле, он стоял около.

— Я все знаю, а никто этого знать не будет. Будет мне дурно, тогда и другие все знать будут... Да а тебя еще прежде сама зарежу...

— Уж будто и зарежешь?..

— Горло перегрызу зубами...

Батогов улыбнулся.

— Гм... Ну, коли так, коли ты все знаешь, — прервал ее Батогов, — так я тебе скажу... Думал я точно уйти, а теперь от тебя куда я пойду? Мне и здесь хорошо.

— Ну, смотри...

Она быстро вскочила; ей почудилось, что кто-то идет за изгородью... Прислушалась — никого.

— Смотри же... — томно говорила Нар-Беби.

— И зачем это она так салом этим вонючим намазалась? — ворчал Батогов.

Человека три конных подъезжали к загону. Батогов посвистал, щелкнул длинным кнутом и совершенно скрылся в этой массе пестрых конских туловищ, устремившихся к выходу. Нар-Беби занялась перевязыванием кожаного меха с молоком, чтобы удобнее было взвалить его на спину.

— Экие темные ночи начинаются, — говорил один из всадников.

— Время к тому идет, — резонно заметил другой.

— Вчера я ехал из Могуна. То есть, ничего не вижу; хоть совсем глаза закрывай, хоть пяль их, что есть мочи — все одно будет.

— Холодать стало очень.

— Особенно к утру... Беда!..

— Хоть бы украсть ее что ли, а то не продает да и шабаш.

— Это серую, что ли?

— Серую. На днях на скачке был. Вижу, славно идет, мах совсем сайгачий. «Продай», — говорю... — «Что дашь?» — «Двести коканов или на мену пойду...» — «А этого хочешь? — говорит Курбан. — Не продам, самому по сердцу». Так и отъехал я от него ни с чем.

— Что ж, украсть недолго...

— Теперь хорошо: темно.

— К Ахмету за его шестую дочь калым пригнали.

— Покуда овец только, а лошадей обещали на той неделе.

— А девка совсем неважная — я видел.

Всадники поехали дальше. Говор их затихал в сгущавшейся темноте.

Ночь наступила темная, холодная. В ауле там и сям поднималось высокое пламя от костров.

— Ведь это последняя ночь! Господи, помоги мне, — Батогов упал на колени. — Если не для меня, то хоть для той. Не дай ей умереть здесь. Доведи хотя раз еще взглянуть ей на волю...

Что-то зашуршало и так близко, почти у самого колена молящегося. Батогов отпрянул. Какая-то искорка мигнула во мраке, мигнула, исчезла, мигнула ближе и послышалось знакомое шипение.

Батогов едва успел отскочить и взмахнуть палкой. На песке чуть виднелось быстрое извивавшееся черно-бронзовое тело медянки.

— Вот бы вовремя ужалила, проклятая! Нечего сказать, кстати...

У него закопошилась суеверная мысль: добро или зло предвещает гадина.

Батогов улыбнулся.

— Неси молоко за мной...

Перед ним выросла округленная фигура Нар-Беби. Она не могла уйти одна: она не решалась оставить Батогова.

— А я думал, что ты уже в ауле, — произнес он, взваливая на плечи мех.

— Иди за мной, — отвечала ему Нар-Беби и пошла впереди, переваливаясь на ходу и поглядывая через плечо на идущего за ней работника.

затянул Батогов, шагая следом и поглядывая на яркую точку полярной звезды, точку, которая в эти темные, непроглядные ночи должна будет служить им единственным путеводителем.

Батогову казалось, что эта звезда сегодня особенно ярко светит, за этим манящим светом не видно остальных светил, не видно даже поднявшейся довольно высоко семизвездной Большой Медведицы.