Николай Олигер - Смертники

Должно быть, Крупицын крепко держался за что-нибудь руками, потому что три человека только с большим трудом выволокли его наружу. Но тогда он извернулся, как змея, и, неожиданно ухватившись за высокого, поволок его за собой.

— Оставь, оставь! — яростно отбиваясь, заторопился высокий. — Оставь, Христос с тобой.

Какой-то солдат, старательно нацелившись, стукнул Крупицына прикладом винтовки по руке, повыше локтя. Подбитая рука сразу повисла, обессиленная. Тогда скуластый впился зубами в ногу старшего и не отрывался, судорожно сжав челюсти.

— Цыть, дьявол!

С ревом и грохотом все четверо выкатились в коридор. Пузатый надзиратель запустил Крупицыну в глаз большой палец, стараясь разжать стиснутые челюсти. Другой надавил изо всех сил коленом на низ живота. Крупицын захрипел и остался лежать на полу, когда другие, отряхиваясь и отдуваясь, вскочили на ноги. Тогда его подхватили и понесли скорым шагом, почти бегом.

Начальник страдал одышкой. Он и вообще не мог ходить скоро, а сейчас еще очень устал и потому плелся позади всех. Перед глазами у него мелькали кровавые метлячки и в ушах гудело.

Все не ладилось. Палач оказался никуда негодным, вместо намеченных восьми едва успеют повесить только четверых, — и начальник чувствовал себя очень несчастным. Досадовал на палача, на осужденных, которых приходится насильно тащить на виселицу, на товарища прокурора, который тоже был очень недоволен палачом и даже обещал жаловаться.

На дворе было сыро и туманно. Начальник кутался в пальто и с мертвящей скукой смотрел на белые, свеже обструганные столбы, к которым подтаскивали бесчувственного Крупицина.

Леночка пишет письмо. Она только что вернулась из гостей, не успела даже переменить нарядного платья, в котором была у тетки, — но накопилась такая масса новых впечатлений, что ими нужно с кем-нибудь поделиться.

Бумага хорошая, модная, но слишком шероховатая: перо ходит по ней с трудом и чернила брызгают. Посредине страницы села большая клякса, похожая на голову чертенка с рожками. Слова выписываются так медленно, а рассказать нужно ужасно много.

Самое главное: она, кажется, уже влюблена. И произошло это до странности неожиданно, почти как в романах.

Конечно, ничто еще не определилось, но уже чувствуется. Он такой славный, и усы у него пушисты. Осенью будет сдавать государственный и, наверное, останется при университете. Это уже решено.

Если… если все случится так, как должно быть, то она сделается женой профессора, будет всегда жить в столице, у нее будут приемы для писателей и художников, а пушистые усы — его усы — она сама будет легонечко подвивать каждое утро. Но как рассказать обо всем этом?

Леночка грызет перо и морщит лоб, словно сама тоже готовится в профессора. У чернильного чертенка такая хитрая физиономия. Если ему подправить рожки и немного удлинить нос — вот так! — то выйдет Мефистофель.

Рассказ о любви и чертенок. Это не годится. Лучше подождать до завтра. Тогда она напишет письмо длинное, листах на трех, а сейчас не стоит.

Изорвала на мелкие клочки наполовину исписанный листок. Долго искала, куда девать обрывки, и, наконец, просто бросила их под стол. Потом поднялась, по привычке оправила складки на юбке, облизала кончик пальца, немножко запачканный чернилами.

В квартире тихо. Папа в халате и туфлях лежит у себя в спальне и читает какую-то растрепанную книжонку. Жалуется, что у него болит голова, — потому и не приехал сегодня за дочерью к тетке сам, как обещал, а только послал лошадь. Папа очень милый, но с ним, правда, немножко скучно, так же, как было бы скучно и с одной тетушкой.

Тетушка странная. Сама такая уродливая и сухая, словно мумия, носит отвратительное серое платье и гладко зализывает на висках жидкие волосы, а между тем любит молодежь, и в доме у нее всегда дым коромыслом. Все шумят, спорят, смеются, а тетушка сидит, чинная и молчаливая, и вяжет шаль из козьего пуху.

Леночка открывает свой гардеробный шкаф с зеркалом и долго выбирает, что надеть, хотя ее туалеты пока еще очень немногочисленны. Не хочется снимать парадного платья, но его нужно поберечь. Папа обещал сшить другое только поздней осенью, когда начнется сезон.

Выбрала сиреневую с белым английскую блузку и простую черную юбку. Переодеваясь, внимательно смотрела в зеркало и соображала, красивы ли будут шея и плечи, если сделать большое декольте.

Кажется, будет хорошо. Только вот на правом плече есть некрасивая родимка. Надо спросить папу, можно ли ее вывести каким-нибудь средством. У него есть толстая тетрадка с разными рецептами. А иначе, если эту родимку увидит тот, с усами — он, наверное, будет смеяться. Он вообще насмешник. Кроме того, он — естественник и, наверное, не верит в Бога. Хорошо еще, что у него такой чистенький китель и волосы аккуратно причесаны. Наверное, он не занимается революцией.

Зовут его Михаилом. Михаил Викторович. А потом можно будет звать просто Мишей.

Леночка отправилась в гостиную, ступая на носки и слегка подпрыгивая на каждом шагу, как в танцах. И напевала в такт:

— Ми-ха-ил… Ми-ха-ил…

Непременно нужно завтра же кончить письмо.

В гостиной уже все слишком знакомое и слегка начинает надоедать. Два альбома с фотографиями: один толстый и уже потрепанный, с позеленевшими бронзовыми украшениями, — папин. Другой маленький, с блестящим золотым обрезом — Леночкин. У папы все чиновники с орденами и плоскими деревянными лицами и какие-то толстые барыни в старомодных платьях. У Леночки — институтки в белых передниках, похожие друг на друга, как двугривенные одного года чеканки, затем три юнкера, тенор, Шаляпин и Дункан. Босоногая танцовщица попала контрабандой и в институте была загорожена старым и лысым учителем словесности. И учитель этот в день выпуска был торжественно сожжен в печке.

Нужно еще завести альбом для открыток. У всех есть такие альбомы.

И все-таки что-то скучно.

Попробовала пальцем землю в горшке с цветком. Земля совсем сухая, рассыпается в порошок. Надо бы полить, но лень.

В передней забренчал звонок, — осторожный, негромкий. Слава Богу: кто-то пришел.

А папа, кажется, никого не велел принимать. Ну, все равно.

Сама открыла дверь, не дождавшись прислуги.

Из темной рамки двери выступила невысокая, тучная фигура, вся в длинных складках выцветшей фиолетовой рясы. Из складок скромно выглядывает серебряный крестик.

Дома? Барышне нижайшее приветствие.

Батюшку Леночка видела до сих пор только один раз, мельком, когда он по какому-то служебному делу заходил к начальнику. Слегка сконфузилась и, краснея, отступила шага на три назад: остался еще от детства смешной страх перед людьми, которые так резко отличаются от всех других своим внешним видом и стоят к Богу в каких-то особых, слегка таинственных отношениях.