Николай Ашешов - Раны любви

— Вы ошиблись… Мне не надо…

Он вскинул печальными глазами и сухо ответил:

— Мне не надо тоже… Я не хожу с женщинами…

И он круто повернулся и быстро пошел по перекрестку улиц.

Маруся стояла ошеломленная. С трудом, лениво ползла в ее душу мысль, что он, он, именно он, принял ее за уличную женщину, за продавщицу тела…

Ее тела, чистого, не знавшего ничьего прикосновения…

В полуобмороке пошла она домой…

И все старалась собрать свои мысли, овладеть ими и отдать себе отчет о случившемся…

Но мысли ползли во все стороны и отвлекались.

Ее задевали прохожие и говорили какие-то пошлости. Юный подвыпивший правовед сказал ей какое-то четверостишие. Старый генерал сказал ей, что она похожа на весеннюю золотую муху, и что он готов ей заплатить хорошими золотыми монетами…

Маруся шла и все собирала мысли и все старалась соединить их в один клубок.

Уже подходя к дому, она очнулась.

И сразу сделалось ей все ясно.

Сразу загорелись все мечты. Мечты прошлого. Неосознанные. Непонятые. Но теперь такие отчетливые.

И она засмеялась.

Заставила себя признаться в правде.

Да, ведь, она мечтала в глубине своей сиротливой души о нем, о Нике.

Разве не так грезила она о людях, не зная их? Разве не так она мечтала о нем, своем избранном, любимом, радостном и ожидаемом?

Засмеялась она нервно. И, подойдя к дому, вдруг круто повернула назад…

Там дома ждет мамуля… Милая старушоночка-мамуля, боготворящая свою дочурку Марусеночку. И мечтавшая вместе с ней о том рыцаре, который придет к ним, в их конурку, и похитит от нее, мамули, дочурку.

Мамуля на все была согласна, лишь бы пришел этот рыцарь.

И думает Маруся, что рыцарь пришел… Но отвернулся от Маруси и, вместо ласки сердцу, нанес ему удар…

И, повернувши от дому, Маруся пошла вперед, не зная, куда идет, не понимая, по каким улицам она проходит.

Шла долго и болели у нее ноги. И сырость ползла сквозь шубку ее, ветхую и дрянную, покрытую дешевым воротником.

И так брела она по улицам и когда проходила по Литейному, на котором опять очутилась, то засмотрелась на окна богато и хорошо освещенного дома.

И чуть не остановилась, заглядевшись на люстру зала во втором этаже.

А в это время вышел из подъезда студент и крикнул что-то.

Но, заметив девушку, остановился и сказал ей:

— Прекрасная русалка с золотыми волосами, не хотите ли прокатиться со мной в автомобиле?

И наклонился к ней и весело смотрел на нее своими темными глазами.

Ах, у того совсем другие глаза…

— Оставьте меня, — шепчет Маруся.

А глаза смотрят еще жарче, разгораются. От этого лица, красивого, — нет, у Ники лицо было гораздо красивее! — пахнет вином и сигарой… И хорошо пахнет… И Маруся улыбнулась.

— Вот и прекрасно, — шепчет веселый голос, — царица улыбнулась. Царица поедет… У царицы болит сердце?

Завертелось что-то в голове. Сжалось сердце… Тоска исчезла. Отчаяние мелькнуло, как тень, и Маруся подала свою руку студенту…

Автомобиль мчался.

Студент шептал Марусе ласковые, красивые слова…

И дремалось под них Марусе… Пробуждал изредка толчками, сильными и острыми, автомобиль, но Марусе так сладко грезилось…

Мягкие усы щекотали ее щеки, и ей хотелось продлить эту негу до бесконечности.

И, когда горячие губы коснулись ее губ, она ответила тихо и печально… И ей чудилось, что она целует того, Нику, склонившегося к ее губам за утешением… И что она прогоняет властью своего сердца ту, Надежду… Суровую, непреклонную, сухую.

А студент уже обнимает ее страстной рукой. Касается груди… И прижимает к себе и что-то шепчет, обжигая щеки ее огнем, еще неизведанным. И так приятно… И такое тепло разливается по телу…

Забвенья… забвенья… Прощай Ника…

Утром Маруся вышла из подъезда гостиницы и конфузливо улыбнулась в ответ на крики извозчиков, предлагавших свои услуги.

Она села на извозчика и торопила его, боясь опоздать к службе.

Оставшиеся извозчики пустили ей вдогонку несколько выразительных слов. Они всегда стояли у подъезда этой гостиницы и знали, кто входит туда и кто выходит…

А Маруся ехала, трепещущая и охваченная безумствами всей ночи, для нее до той поры неизвестными.

И в ридикюле у нее не лежал, а горел адрес студента…

Ложный, выдуманный адрес…

Украдкой глядя на него, Маруся мечтала о новом счастье, которое к ней никогда больше не приходило…

Сон под утро был тревожный. Снились сны молодые и прозрачные, как весенний воздух. Но какие-то злые тени прогоняли эти ласковые сны, и кошмары давили грудь, было тяжело на душе и хотелось поскорее проснуться, потому что надо было проснуться: поезд уходил утром, и Красинский, ложась спать, несколько раз внушал себе подняться не позже семи утра.

Тяжелые сны сменялись опять радостными. К Красинскому пришла с ранней лаской деточка, маленькая дочурка, — и он смеялся, лежа у себя в кабинете, и рассказывал деточке веселые сказки про двух птичек, упавших с дерева, и про козлика, который принес птичек в кухню к кухарке Ксении. По сказке выходило, что птички блеяли, а козлик пел, и Красинский громко смеялся, и радовался недоумению дитятки, ее изумленным глазенкам и убежденному поддакиванию.

— Да, да, — кивала головкой Аллюся, слушая сказку.

— Да, да, — кто-то сказал за дверью.

Сказал еще раз и еще раз. И голос превратился в резкий стук, и за дверями раздался уже оглушительный грохот, вызвавший сердцебиение.

Красинский вскочил с постели и громко крикнул:

— Кто там?

— Срочная присяжному поверенному Красинскому.

Щелкнул замок, и Красинскому почуялось, что в дверь сейчас войдет несчастие.

Но телеграмма ничего страшного не представляла.

Помощник Красинского телеграфировал из Москвы, что по наследственному делу Раменских необходимо получить весьма важный документ в городе Ананьеве. Дело должно было слушаться на будущей неделе, документ был, действительно, нужен и важен, и Красинский облегченно вздохнул.

Надо ехать в Ананьев, хотя смертельно не хотелось. Так все шло хорошо до сих пор. В Киеве Красинский быстро покончил все свои дела. Успех был полный. Оставалось сложить вещи и на курьерском сегодня утром укатить домой.

Но вот приходится ехать в Ананьев, в глухую дыру, маленький, отвратительный городишко, где он имел несчастье окончить гимназию и где живут его близкие родные.

Когда Красинский ехал на юг, ему очень хотелось заехать к своим, которых он не видел уже более десяти лет. Но сердце не лежало к свиданью. Так далеко ушло это прошлое, когда он был близок со своими близкими. Так далеко ушло его безотрадное детство. Исчезли любимые образы, померкли любимые лица, растаяли все воспоминания юных лет.