Николай Ашешов - Раны любви

Всем сделалось весело. Хотелось хоть раз освободиться от кошмара жизни.

— Устроим сегодня наш родственный праздник по-настоящему, — говорил нервно Красинский, хотя жуть уже тревожила его сердце и не было в нем спокойствия радости.

— Отлично, — закричала Капочка.

А та, с горящими глазами, племянница Веруша прибавила:

— И не надо нытья. Ведь, дядя Воля приехал, чтобы повидаться, а не для того, чтобы быть адвокатом.

Красинский послал взором своим поцелуй милой девушке и, смеясь, добавил:

— Вот не знал, что у меня такая умница-племянница. Взял бы охотно ее в свои помощники. А пока поедем, Веруша, со мной. Через полчаса мы вернемся…

И, подхватив Верушу, Красинский быстро выбежал, точно молодой, из комнаты.

Подавая пальто Веруше, Красинский коснулся ее плеча. И невольно рука задержалась на горячем плече.

— Что вы, дядя?

Красинский наклонился к Веруше и, целуя ее в щеку, сказал:

— Ты не знаешь, какая ты очаровательная…

Веруша звонко захохотала. Ее хрупкая фигурка, как змейка, заволновалась и, счастливая и довольная, она прижалась к дяде.

— А вы, дядя… вы… просто соблазнительный…

— Ах, какая ты провинциалочка, Верушка…

Они ехали в лучший магазин города. Красинский крепко держал Верушу за талию. И ему почему-то вспоминались остроты клубных игроков при тасовке карт: «Делайте тоньше талью…»

— У тебя прелестная талья, Веруша…

— А вы, дядя, ничего, кроме обычных комплиментов, не можете сказать вашей племяннице?

— Милая Веруша, я ведь и не знал, что у меня такая племянница.

— Неужели вы меня не помните, дядя?

— Конечно, нет. Когда я уезжал, тебе было лет пять…

— Меньше: год!

— Ну, вот видишь…

И Красинский прижал к себе Верушу и поцеловал ее нежно в щеку.

— Что вы, дядя, что вы! Ведь завтра же узнает об этом весь город…

— И пусть узнает. Но это пустяки. Расскажи, как ты живешь, что делаешь, влюблена ли уже?

— Вы, дядя, все об одном. Ну, хорошо, скажу. Влюблена. Выхожу скоро замуж. Целуюсь со своим женихом ежедневно. О будущем счастье думаю скверно. Потому что кое-что читаю. И знаю, что все мужчины до брака развратны. А я хотела бы чистого.

— Правда, Верушка?

— Я хотела бы умного мужа, который помог бы мне жить. Я очень грешная, дядя, — повысила она голос, и ее глаза засверкали и замлели, и заструились светом страсти. — Я хотела бы знать все… Потому-то и грешная…

— Что же тебя мучит? — спросил Красинский. И ему было неприятно, что вместо пустого и легкого разговора с милой девушкой, у которой такая очаровательная фигура и такие манящие глаза, ему приходится быть каким-то высшим судьей и философом жизни…

— Все меня мучит, дядя. И то, что мой жених уже знал женщин до меня. И то, что я ни на что не способна в жизни, кроме того, чтобы лежать в одной постели со своим мужем. И то, что я не могу так бороться за жизнь, как боретесь вы, мужчины…

Извозчик остановился. Магазин сиял всеми огнями, нарядными и красивыми.

И легко и радостно соскочил с пролетки Красинский и, подавая руку Веруше, шутливо заметил:

— Зальем философию шампанским.

И хотелось ему поскорее отвернуться от этих нудных вопросов жизни…

Глаза Веруши сверкнули, а потом замерцали болью. И, ничего не отвечая, Веруша вошла первой в магазин стройная, хрупкая, гордая.

Пролетка была завалена покупками. Красинский беспричинно смеялся. Веруша была холодна и спокойна. Даже не улыбалась. Глаза смотрели строго вдаль.

— Что с тобой, Веруша?

— Когда-нибудь скажу. А теперь будем пить шампанское.

И, как козочка, Веруша соскочила на тротуар и галантно подала руку Красинскому.

И оба они ворвались ураганом в квартиру и кричали уже с лестницы, что устрицы пищат и требуют шампанского.

Сделалось шумно и весело. Красинский сразу почувствовал себя в своей тарелке. Никаких забот. Никаких тревог. Да здравствует веселье!

Стол быстро был уставлен всякими яствами и питьями.

— Пейте, пейте, — говорил возбужденно Красинский. — Ведь завтра я уеду, — давайте, отпразднуем сегодня хорошо и светло нашу встречу.

Весело принялись за еду. Не хватало вилок и ножей. Было мало тарелок. Брезгливо морщился Красинский, когда сестра резала телятину тем ножом, которым только что вскрывала устрицы, а затем резала осетрину. Но молодой смех стоял в воздухе и было не до тонкостей.

— А Костя… Костя… Мы забыли про Костю…

Засуетились, закричали. Забегали молодые и крепкие ноги.

И через минуту появился Костя.

Он вышел с заспанными глазами, неряшливый, почти в лохмотьях.

Лицо возбужденно-красное, утомленное, страдальческое.

Лениво он подошел к Красинскому и протянул ему руку, делая движение вперед, точно он хотел поцеловаться. Но Красинский холодно ответил на рукопожатие и пригласил Костю сесть рядом с собой.

— А ты ведь, наверное, не помнишь Костю, — сказала сестра Груша. — Он ведь тогда не приезжал в Ананьев.

Красинский оглядел вновь Костю и поморщился.

Как он напоминает Гришиного мужа, несчастного пропойцу и сифилитика. Красинский помнит рассказы о нем.

— Вот Косте так и не удалось окончить семинарии, — продолжает Грустным тоном Груша.

— Что ж, выпьем, Костя, — скрывая свое смущение, сказал Красинский и налил бокал шабли.

— Я этой гадости не пью, — басом пробормотал Костя. — А если водки бы…

Красинский услужливо налил водки и чокнулся с Костей.

Костя жадно выпил и, не стесняясь, налил себе еще рюмку.

— В нашем сословии мы привыкли сразу повторять без закуски.

И, засмеявшись и обнажив маленькие зеленые зубы и слишком большие, красные десны, Костя опрокинул еще с большей жадностью рюмку водки, высоко подняв голову и звонко крякнув.

Красинскому было неловко.

А Капа точно наблюдала за ним непрерывно. И Красинский чувствовал на себе ее истомный, зовущий взгляд и такое же жадное желание, какое только что светилось в глазах Кости.

Груша засуетилась, занервничала.

— Ты не думай, Воля… Костя устроился недурно. Он теперь деревенский адвокат…

Костя нагло посмотрел на мать, хотел сказать, какую-то дерзость, но сдержался и отшутился:

— Вуле ву, доверенность — и всякое дело проведу…

И снова налил рюмку водки, на этот раз большую, и выпил с сладострастной улыбкой, отломив для закуски корочку черного хлеба.

Капа смотрела зовущими глазами. Веруша сидела, печально улыбаясь и точно упрекая.

А Костя непринужденно говорил:

— Вот вы вращаетесь в высшем обществе. Скажите, что же у вас делается теперь для народа? Мы в деревне боремся с произволом властей. Хоть и в кабаках, да пишем прошения…. За это меня под гласный надзор полиции отдали. А вы что делаете?

И Костя налил себе еще рюмку. Мать делала ему знаки глазами, но он только сердито пофыркивал.