Николай Ашешов - Раны любви

И такой это милый, уютный, простой и сердечный знак, точно она, Саня, ребенок, а он — любящий брат, издали шлет ей мягкую ласку и что-то мягкое велит он сделать.

И Саня подымает руки, точно над роялью, и с первым слогом первого слова опускаются руки, и пальцы быстро бегают по клавишам пишущей машины, и, наклонив голову, жадно слушает Саня милый, печальный голос, и его печальный аккорд дрожит в ее душе, и тоскует ее молодая и чистая душа, и золотые нити от нее протягиваются к его тоскующему сердцу.

Секретарю принесли телеграмму, которую он очевидно, ждал, потому что сегодня с утра он волновался, часто посматривал на часы, диктовал нервно, путал фразы и, видимо, чувствовал себя отвратительно.

Саня терпеливо писала, поправляла удачно фразы секретаря, за что он ее несколько раз благодарил, и с тревогой следила за волнением милого, умного лица.

И когда секретарь прочитал телеграмму и с наружным спокойствием положил ее в ящик письменного стола, Саня поняла, что случилось что-то большое и важное.

И это большое и важное, казалось, задело своим крылом и ее, Саню. И сердце ее сделалось тревожным и трусливым. И она смотрела скорбно в его лицо и ждала какого-то удара со стороны…

А его лицо было бледно. Вот черные тени сморщили лоб и полузакрыли глаза. Расширились, побледнев, ноздри, — и в висках сделалось больно, — недаром же он их судорожно сжимает, точно хочет раздавить жгучую боль.

И у Сани заболело в висках, и зеленые, золотистые мушки запрыгали в глазах. А в сердце, рядом с колючей тревогою, затеплился новый свет, яркий и сильный.

И хочется Сане тихо подойти к нему, положить его красивую умную голову к себе на грудь, прижать смело, даже бесстыдно. И потом наклониться к белому лбу и по-матерински поцеловать его, коснувшись слегка губами. А потом прильнуть к его губам долго-долго…

Чтобы потемнело в глазах и чтобы сладкий яд сразу же зажег кровь. Чтобы повторились наяву грешные весенние сны…

И Саня закрыла глаза. И голова ее кружится в сладостном водовороте ощущений. И кажется ей, что этот мимолетный сон был и будет наяву…

Секретарь встает и торопливо бросает слова:

— Сегодня работать не будем, довольно…

Саня молча собирает исписанные листы и конверты. Последнее письмо не окончено. Но Саня понимает, что напоминать о нем совершенно бесполезно.

И она, по обыкновению, закрывает машину, — сегодня медленнее, чем когда-либо, — и боковым взглядом следит за секретарем.

А он нетерпеливо кусает ус, и его пальцы дрожат и выбивают по столу какую-то дробь.

Саня уходит.

Подойти… броситься… молча прильнуть к нему… молча осыпать его ласками… заплакать на его груди теплыми детскими слезами…

Она делает два шага.

— Петр Сергеевич…

Голос ее дрожит. На глазах слезы. И в горле тотчас завертелся какой-то твердый комочек, который вот-вот сейчас задушит, если не прогнать его рыданиями.

— Что вам угодно?

Холодом веет от этого печального голоса.

Чужой он ей, чужой. И такой близкий. Так радостно ей чувствовать себя около него в минуты его горя.

Саня останавливается и протягивает руку секретарю.

— До свидания, — тихо-тихо и еле выговаривая слова, произносит Саня.

И когда секретарь протягивает ей руку, — она порывисто берет ее и порывисто целует.

И на мгновение останавливается, боясь поднять глаза, а затем быстро уходит.

А Петр Сергеевич, точно ничего не случилось, опустился в кресло.

И глубоко, и громко вздохнув, потянулся за телеграммой и, с жестокостью растравляя рану сердца, десяток раз читал, перечитывал и учил наизусть огненные слова:

«Решение бесповоротно. Лучше разойтись, чем мучить друг друга. Навсегда прощай. Зоя».

Саня бродила целый день по городу.

А затем на набережной просидела до позднего вечера, когда развернулась над столицей прекрасная белая ночь, волшебная и нервная, красивая и мучащая.

— Простите, я, кажется, вывожу вас из задумчивости?

К Сане наклонилось наглое лицо с пушистыми усами и большими черными глазами, лукавыми, задорными, блестевшими искорками смеха.

Саня встала и пошла.

И плечо о плечо пошел за ней какой-то, — не то военный, не то студент.

И тихо звучал его голос:

— Вы прекрасны, как эта ночь. Жаль нет гитары, — я вам пропел бы обольстительный романс.

Саня улыбнулась и посмотрела на говорившего.

Военный писарь приосанился и хотел продолжать. Но Саня, указывая рукой на стоявшего на мосту городового, тихо обронила:

— Вы хотите дойти со мной до городового?

Писарь почтительно шаркнул ногой и молча пошел в обратную сторону.

А у Сани перед взором все еще мелькали его пушистые усы и смелые, горящие глаза. Тоже черные.

Но только нет в них печали. Пляшет радость. Простая, славная радость жизни. Где-то она, радость для Сани?

Нет ее, нет…

Саня ни о чем не думала. Усталая и разбитая, она притащилась домой и легла тотчас в постель. Тяжелый сон пришел к ней из-за занавесок, за которыми спокойно дремала и грезила светлая ночь.

И когда засыпала Саня, к ней наклонилось знакомое лицо, и печальные глаза глядели по-детски, жалобно, и вдали слышался детский, робкий и покорный стон.

А потом наклонилось наглое лицо, и горели страшным огнем черные радостные глаза.

И жгли они, и волновали.

И металась Саня по постели, и задыхалась то от сладких образов греха, то от злых кошмаров, черными тенями пугавших душу.

Бледная, с трауром под глазами и с сильной головной болью пришла Саня в редакцию.

Секретарь уже сидел за столом и, когда вошла Саня, кивнул ей головой небрежно, чего до сих пор никогда не делал.

Сжалось холодом сердце Сани. И стыд за вчерашний порыв, оставшийся одиноким и сиротливым, окрасил ало ее щеки, — и она склонилась к пишущей машине, и нервно ждала работы.

А секретарь сидел неподвижно, и его печальные глаза смотрели вперед, и лучи их уже не скользили по волосам Сани.

Было холодно и неуютно сегодня в этой комнате.

Никогда Саня до сих пор не обменивалась ни одним сторонним словом с секретарем. И теперь, после вчерашнего, точно весь громадный запас слов, ему предназначавшихся, рвался наружу, бурлил в ее душе и искал простора.

И только сейчас из моря этих слов выплыло такое простое и ясное слово, никогда до сих пор так прямо не складывавшееся у нее в душе:

— Люблю.

И от этого слова сделалось ей легче. И она посмотрела на него радостно и без стыда.

И если бы его белая рука была поближе, Саня опять прильнула бы к ней и поцеловала бы ее.

И целовала бы долго, до усталости, и ласкала бы эту хорошую и умную руку с длинными музыкальными пальцами.

Секретарь вздрогнул, точно кивнул кому-то головой или прогнал дразнившую его мысль, и взглянул на Саню.