Михаил Зощенко - Вспоминая Михаила Зощенко

Отойдя от стойки, мы разговорились.

- Не понимаю, чего от меня хотят, - сказал Михаил Михайлович. - Ходят ко мне, уговаривают. Им надо, чтобы я выступил правильно. Я не знаю, как это делается, и не хочу этого делать. Я не могу принять на себя клеймо, которое на меня налепили. Я умею говорить только так, как чувствую и понимаю.

- Постарайтесь не дразнить гусей, - неумело посоветовал я.

...Как известно, "гусей" он таки раздразнил. Новая опала окончательно подорвала здоровье писателя. Он болел, терзался неотвязными мыслями о случившемся, казавшемся ему непоправимым, впадал в глубокую хандру. Ничто вокруг не радовало писателя - ни публикация отдельных произведений, ни образовавшееся вокруг него затишье... Выход из печати в 1956 году - после десятилетнего перерыва - сборника юмористической прозы ненадолго принес писателю облегчение: 22 июля 1958 года Зощенко скончался.

E. Юнгер

ВСТРЕЧА НА НЕВСКОМ

(c) Е. Юнгер, 1990.

Михаила Михайловича Зощенко я знаю с пятнадцати лет. Знакомством это не решусь назвать - я встречала его у моего дяди, Александра Александровича Юнгера. Михаил Михайлович довольно часто бывал у него и почтительно ухаживал за дядиной женой, молодой хорошенькой Ксюничкой. Я восторженно относилась к настоящему, знаменитому писателю. Тайно и жадно наблюдала за ним, сидя среди взрослых за чайным столом у дяди Шуры. Особенно мне нравилось, что он возит Ксюничку на Острова да еще на лихаче - совсем как у Блока. Осмелиться заговорить с ним - я тогда и думать об этом не смела.

Как-то, спустя много лет, Зощенко зашел к нам на Посадскую. Николай Павлович 1 представил нас друг другу.

1 Н. П. Акимов.

- А мы очень давно знакомы, Елена Владимировна, - сказал Михаил Михайлович. - Еще когда вам было пятнадцать лет. Я за вашей тетушкой ухаживал, и мы с вами часто пили чай в красивой столовой у Александра Александровича.

Боже мой, сам Зощенко запомнил меня и узнал! Я была потрясена.

Встречались мы от случая к случаю в общественных местах, в гостях, у нас дома, всегда очень дружески, интересно беседовали. Известно, что Михаил Михайлович при ослепительном своем юморе смеялся очень редко, да и улыбался не так-то часто. Улыбка у него была удивительная - больше глазами, чем губами, - и совершенно преображала его почти всегда печальное лицо. Говорил он негромко, без интонаций.

В начале войны вместе с Евгением Львовичем Шварцем он писал для нашего театра сатирическое обозрение "Под липами Берлина". И вот этим своим ровным голосом, оставаясь абсолютно серьезным, говорил: "А здесь непременно будет комичная сценка". Или: "Эта комичная сценка вас устраивает?" Николаю Павловичу очень нравилось это, и он, рассказывая что-нибудь смешное, любил прибавлять: "А вот тут получилась комичная сценка, как сказал бы Михаил Михайлович Зощенко".

В Москве во время войны мы часто общались, и я смогла в полную меру оценить отзывчивость, доброту и несравненное благородство этого красивого и внешне, и внутренне человека.

В сорок шестом году, после постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград", как-то я встретила его на Невском и кинулась к нему. Скользнув безучастным взглядом, не обратив на меня ни малейшего внимания, он прошел мимо. Смуглое лицо его еще больше потемнело, показалось мне совсем черным. Он шел своей спокойной, довольно быстрой, размеренной походкой, как обычно очень прямой, слегка откинув назад голову. Я побежала за ним, схватила его под руку.

- Михаил Михайлович, вы меня не узнаете?

Мягким неторопливым движением он освободился от моей руки. Не поворачиваясь ко мне, глядя прямо перед собой, сказал:

- Разве вы не знаете, Леночка, что нельзя ко мне подходить? Почему вы, увидев меня, не перешли на другую сторону?

Я еле удержалась, чтобы не зареветь. Снова крепко схватила его под руку и выпалила, словно боясь, что он сейчас исчезнет, что провожу его, куда бы он ни шел. На этот раз он не отнял своей руки и, как обычно, без всяких модуляций, на одной ноте произнес:

- У вас могут быть большие неприятности.

Я вцепилась в его локоть и зашагала рядом. Мы прошли по Невскому, свернули на улицу Желябова, вошли в переулок возле ДЛТ, бывший Волынский. Шли молча. Я думала только о том, чтобы не реветь. У какого-то подъезда Михаил Михайлович остановился, пожал мне руку, сказал своим четким голосом, на той же ноте: "Очень вам благодарен", - и вошел в парадную.

Взволнованная этой встречей, я стояла и тупо смотрела на дом. И вдруг сообразила, что бывала в этом доме в раннем детстве. Здесь жили бабушка и дедушка, папины родители. Любительница сильных ощущений, я обожала страшные сказки. Дядя Коля, младший брат отца, для таинственности гасил свет и рассказывал всегда одну и ту же историю про вурдалаков и мертвецов, По мере приближения к концу - все повествование я знала наизусть - по моей спине начинали бегать мурашки. Вдруг он вскрикивал жутким басом: "Отдай мою золотую ногу!" С воплем я неслась в освещенный коридор. Тогда мне казалось, что ничего страшнее этого не может быть на свете...

Б. Семенов

О ЗОЩЕНКО И ЕГО ДРУЗЬЯХ 1

1 Нева. 1984. № 8. С. 126-134.

Когда мне случается проходить мимо дома № 9 на канале Грибоедова, я непременно задержу шаг, чтобы взглянуть на окна квартиры четвертого этажа, где жил когда-то Михаил Михайлович Зощенко. И в памяти тут же всплывает его трогательный облик, его грустноватая улыбка, взгляд темных проницательных глаз, неторопливая речь... Уже с начала двадцатых годов имя его было известно всему Ленинграду. Еще мальчишкой я только и слышал: Зощенко, Зощенко... И, бывало, бегал от газетчика к газетчику, пытаясь поймать синюю книжечку "Библиотеки "Бегемота"" с портретом автора на обложке.

Популярность Зощенко росла необыкновенно. Его рассказы и фельетоны становились добычей ловких эстрадников. Они читали Зощенко в дивертисментах после каждого киносеанса и, как сговорившись, обязательно искажали и опошляли ("чтобы было посмешнее") великолепный авторский текст. Помню, даже талантливый Хенкин, исполняя "Аристократку", уснащал рассказ грубой отсебятиной.

Мне привелось увидеть Михаила Михайловича году в двадцать восьмом. И трудно было поверить, что это и есть тот самый чудесный писатель Зощенко. Да к тому же еще и "Гаврилыч" (под таким псевдонимом печатались его фельетоны в газете "Пушка"). Когда вы читали назидательные высказывания Гаврилыча, то сам он представлялся вашему воображению эдаким бывалым питерским рабочим в замасленной прозодежде, добродушным, но язвительным, не дававшим спуску головотяпам и пьяницам. А тут... порог редакции "Бегемота" переступил молодой человек, скромно, но щепетильно одетый, гладкие черные волосы разделены косым пробором, красивое точеное лицо покрывал южный (как у нашего тогдашнего кумира Капабланки) загар.