Владимир Сорокин - Роман

Третий удар был громче предыдущих; жалобно звякнули забытые в кружках ложечки. Роман почувствовал, как заколебалась вода.

И сразу же крупные капли стали падать все чаще и чаще, тревожа темную гладь расходящимися и смежающимися кругами; кругов становилось все больше, и вдруг стена белой воды сразу обвалилась сверху. Река словно вскипела и поднялась. Роман смотрел, как ливень хлещет по столу, играет в кружках, переполняет вазочки с вареньем, стучит по румяным пирожкам и ватрушкам. Он поднял свою кружку и отхлебнул разбавленный дождем чай. Вкус его был изумителен. Прохладные струи текли по лицу, плечам и груди. Он поставил кружку, повернулся к кипящей реке, оттолкнулся и поплыл, раздвигая рыхлую поверхность воды.

Наверху загрохотало, сзади кто-то звал его по имени, но Роман плыл в кипящей белой стихии, не обращая ни на что внимания, плыл и улыбался.

III.

Субботний ливень прошел не даром для крутояровских лесов: миновало три-четыре дня, и появились первые босоногие вестники еще одной страсти семьи Воспенниковых. Ими оказались ребятишки и бабы, набравшие по полным кузовкам молодых, только что вылезших из земли грибов.

Решено было идти в четверг, и после долгих сборов, многословных препирательств и подробных обсуждений настал долгожданный час.

Появившееся недавно солнце еще выпутывалось из объятых прохладой лип, когда Аким подогнал к дому Воспенниковых новую, набитую сеном телегу и, спрыгнув, поспешил к крыльцу, на котором стояла Аксинья с двумя корзинами упакованного съестного.

- Здорово, кума! Давай-ка! - взял Аким у нее корзины, - Где же хозяева?

- Здравствуй. Сейчас, чай, выйдут, - усмехнулась кухарка, отводя глаза от белозубой улыбки Акима.

Она была в черном сарафане с серым передником и в лаптях.

- Никак и ты собралась?

- А чаво ж! Покелича грибы полезли, надобно ухватить.

Она стала поправлять свой синий в мелкую белую крапинку платок.

- Ну и ладно. Чего дома сидеть, - заключил Аким и, снеся корзины к телеге, принялся пристраивать их.

Аксинья посторонилась и пропустила на крыльцо Антона Петровича, одетого во всю ту же крестьянскую одежду, с соломенной шляпой на голове, с корзиной в руках.

- Так, так! - он быстро спустился по ступеням, - Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок! Карета подана! Отлично! Не развалится?

- Помилуй Бог, - качнул головой Аким, - Новехонькая, только что купил.

- Да, да, да... совсем новая телега. Я с крылечка не заметил, - согласился Антон Петрович, и, изогнувшись, выпятив вперед живот, посмотрел на небо, - Что ж, природа дарит нам чудненький денек. Лида! Поспешай, моя радость, не то боровики разбегутся!

Но вместо Лидии Константиновны на крыльце появился Роман. В отличие от дяди, он был одет слишком по-городскому - серая шляпа, замшевая куртка, кремовые брюки, заправленные в хромовые сапоги.

- Доброе всем утро! - крикнул он и легко спрыгнул с крыльца на землю.

- Экий вы красавец. Роман свет Алексеевич! - засмеялся дядя, бросая корзину в телегу и обнимая племянника, - Не боишься в лес, в таком наряде? Я вон в лаптях, по-русски! А?

Антон Петрович слегка присел и, захлопав увесистыми ладонями по коленям, запел: Эх, лапти, да лапти, да лапти мои!

Эх, лапти, да лапти, да лапти мои!

Ты не бойсь носить-тё,

Тятька новые сплятёть! Аким и Аксинья смеялись, качая головами.

- Ну вот, Антоша, с утра, да за пляску! - послышался мягкий голос тетушки.

Она стояла на крыльце - стройная, в длинном глухом зеленом платье с кружевными манжетами и воротником, с маленькой шляпкой на голове и с корзиной в руке.

- Лидочка, свет мой невечерний! - загремел Антон Петрович, воздевая кверху руки, - Поедем вместе к Берендею в гости!

- Поедемте, поедемте! - весело ответила тетушка, спускаясь вниз, - Аксюша, квас положила?

- Положила, а как ж без него? - в своей манере, вопросом на вопрос, ответила Аксинья.

- Садитесь сюды, Лидья Костатевна! - суетился Аким, расправляя своими смуглыми руками сено в телеге.

- Спасибо, Акимушка.

Сразу шесть мужских рук подхватили ее, и она оказалась в середине телеги.

- Ну, совсем как принцесса на горошине! - засмеялась тетушка.

- Не принцесса, а королева, Мария-Антуанетта, Жанна д'Арк, Елизавета Английская! - гремел Антон Петрович, целуя тетушкины руки.

- А мне кажется, тетушка, вы сейчас напоминаете боярыню Морозову, проговорил Роман, подсаживаясь на край телеги.

Воспенниковы засмеялись. Антон Петрович взгромоздился на телегу и закричал:

- Аллюр два креста! Марш, марш!

Аксинья села сзади, Аким спереди, разбирая вожжи.

- Поехали! - крикнула тетушка, и лошадь, не ожидая удара вожжой по серой спине, взяла с места.

- Куды править? - спросил Аким, когда проехали липы.

- В Мамину, наверно, Антоша? - откликнулась тетушка.

- Нет, mа cherie. В Маминой теперь весь Крутой Яр днюет и ночует. Там нам делать нечего.

- Так куда же? - тетушка обеими руками держалась за массивное плечо Антона Петровича.

- Нешто в Выруб? - пробормотал Аким.

- Нет, друзья мои! Дальше! Путем нехоженным к святоому Граалю! - пропел Антон Петрович и серьезно добавил, - На Усохи! Через бор, через Желудевую Падь. Вот каков маневр!

- Ох, далече-то как! - тихо засмеялась Аксинья.

- Круто! - весело мотнул головой Аким, - Часа за два доедем.

- За два?! - грозно воскликнул дядя, - Это ты, солдат отечества, лихой наездник говоришь мне! А ну, гони свою клячу, чтоб через час там были! Гони!

- Антоша, да что ты, право... - начала успокаивающе Лидия Константиновна, но Аким уже стал нахлестывать лошадь вожжами и телега набрала ход.

- Другое дело! - закричал Антон Петрович, - Так держать! Зюйд, зюйд-вест, паруса по ветру!

Подпрыгивая на ухабах, телега неслась к сосновому бору.

Солнце взошло над дальним лесом и косыми лучами заливало засеянные рожью, овсом и гречихой поля. Ехать было свежо и не пыльно, - ливень так промочил землю, что сейчас, четыре дня спустя, земля была влажной, а во впадинах дороги еще стояла вода. По пути телега обогнала несколько крестьян, по-видимому, идущих в лес драть лыко. Они снимали шапки и, желая здравствовать, провожали телегу долгими взглядами, загораживаясь руками от низкого, набирающего силу солнца.

Когда въехали в сосновый бор, лошадь пошла шагом, Антон Петрович поворчал, но смирившись под давлением супруги; решил рассказать одну из своих известных всем историй, которыми он обычно коротал дорожное время. Истории эти были совершенно замечательные по своей простоте, ясности и тому особенному русскому юмору, суть которого, по мнению Романа, заключалась не в содержании, а в форме, то есть в искусстве рассказать в лицах на вид не очень-то и смешной случай. Антон Петрович владел этим искусством в совершенстве и поэтому рассказывал свои истории по многу раз. Их знали и любили все родные и знакомые, кухарки и конюхи, простые деревенские мужики и бабы. Действовали эти монологи безотказно, как бельгийские ружья: стреляя в слушателей зарядом задора и удали, они всегда попадали в цель, вызывая безудержный смех, хотя суть истории и даже манера исполнения была слышана уже десятки раз. И сейчас, когда Антон Петрович, вздохнув и как-то подобравшись, начал своим поставленным актерским голосом: