Владимир Сорокин - Роман

Бесконечные березы уходили в высокое синее небо, неразличимые листья слабо шелестели, солнце играло в их зелени.

- Я убил тебя... - хрипло прошептал Роман, - Я убил, тебя, убийца...

Глаза его наполнились слезами, березы, небо, листва все смешалось в них.

- Я убил, - шептал он, плача и смеясь, - Я убил, тебя, убил.

Истерическая дрожь стала овладевать его телом. Раскинув окровавленные руки, правая из которых еще сжимала нож. Роман дрожал, всхлипывая. На лице его содрогался каждый мускул, в голубых широко раскрытых глазах стояли слезы, а побелевшие губы все шептали:

- Убил... я убил тебя, убил...

Вскоре он закрыл глаза и после нескольких минут дрожи впал в забытье, которое было, по-видимому, чем-то средним между обмороком и сном обессилевшего человека...

Он очнулся от тупой ноющей боли. Приподнявшись, Роман сел.

Ныл укушенный бок, болел локоть левой руки. Роман посмотрел на свои руки они были все в крови. Из рваных ссадин и пореза сочилась кровь, мизинец на левой руке распух и не сгибался. Морщась от боли, Роман сдвинул прокушенный, намокший кровью рукав куртки с локтя и обнаружил рваную рану. Правая рука тоже была покусана, но тут, к счастью, замша спасла руку от волчьих зубов.

Роман встал, зажав локоть. Перед ним лежал мертвый волк - большой матерый зверь. Пасть его была приоткрыта, помутневшие глаза смотрели в сторону. На волчьих голове и шее виднелись кровавые следы.

"Неужели я убил его?" - подумал Роман, разглядывая зверя, - "Я, вот этими руками? Убил волка, которого ни разу раньше близко не видел?"

- Я убил волка, - произнес он, усмехнувшись, - Я убил волка!

Смех быстро вошел в него, и Роман засмеялся, качая головой. Все случившееся показалось ему каким-то детским сном, наваждением. Он смеялся, раскачиваясь над неподвижным волком, кровь капала на кремовые брюки.

Посмеявшись, Роман вспомнил, что он в лесу, что он совсем недавно собирал грибы, слышал, как аукаются родственники. Кузовок он бросил у березовой развилки, шляпу потерял, когда бежал за волком.

"Пойду к Акиму", - решил он, поддерживая начавшую побаливать руку, - "Он домой отвезет... Или нет, прямо к Клюгину, тот перевяжет. А может, пойти дядю найти? Но где? Они ведь часа два еще проходят... черт возьми, рука ныть начинает".

Оттянув тяжелый, пачкающий кровью рукав, он стал осматривать пораненный локоть.

"Да. Как он зацепил глубоко. Я и не почувствовал вначале ничего... Надо перевязать, чтоб кровь не шла..."

Опустившись на колени, он выпростал из брюк низ своей голландской рубашки, оторвал две не очень ровные полосы и перетянул локоть. Тонкая льняная материя сразу пропиталась кровью.

"Какой все-таки неповторимый цвет," - улыбнулся Роман, - "И мы его носим в себе, все это в нас плещется, как в бочонке".

Бочонок напомнил о воде. Роман облизал сухие губы: пить хотелось сильно.

"У Акима в телеге бочонок с квасом. Пойду к нему. К Гнилой канаве. Это тут рядом... А вдруг он еще не поехал туда и стоит себе под дубом? Мне тогда его ждать придется... Но, хотя, подожду, ничего страшного. Главное - там вода есть. Можно напиться".

Он встал с колен, осмотрелся и, сориентировавшись по солнцу, гревшему уже не по-утреннему тепло, двинулся влево.

"А волка я найду потом", - думал он, запоминая место, - "Вот еще прогалина, вон поваленная береза. Найдем потом с Акимом, все умрут от удивления..."

Рука болела и продолжала сочиться кровью. Пурпурные капли выступали на повязке и, успевая сверкнуть на солнце, падали вниз, на траву, на брюки, на сапоги.

Роман шел, поддерживая руку, стараясь не замечать боль. Залитый солнцем березовый лес расступался перед ним величественно и неторопливо. Наверху перекликались птицы, кузнечики ожили в траве на прогалинах. Все было радостно, светло, зелено, как будто ничего не произошло. "Вот ведь, как красиво," устало улыбался Роман, стараясь не сбавлять хода, - "Только что я дрался со зверем, дрался насмерть, и мы оба рычали, стремясь скорее убить друг друга. А эти березы спокойно стояли, и ничто бы в них не дрогнуло, если б победил зверь, а не я. Нет, мы навсегда одни, одни на этом свете, и неоткуда ждать помощи. Господь оставил нас, когда мы отвергли райскую жизнь, и теперь мы в одиночестве. Лес, звери, трава - все против нас, против человека. Эта трава, эти березы. Господи, я же убил волка! А зачем я бросился на него? А, да, он так отвратительно жрал лосенка, так мерзко. Но какое мне дело? Они же одно целое - лес, волк, лосенок, у них своя жизнь, зачем же я вмешался? Но это было так мерзко, что я, даже не раздумывая, бросился, и все. Будто он ел ребенка. Нет, я не жалею, что убил его. Я бы потом себе никогда не простил".

Березовый лес, тем временем, стал молодеть и потерял чистоту, смешиваясь с осинником, ольховником, зарослями можжевельника. Вскоре Роман пересек неширокую, но длинную прогалину и вступил в довольно частое подлесье, состоящее преимущественно из осинника.

Это взбодрило его.

"Так, подлесье. За ним Желудевая Падь, а там и Гнилая канава. Дойти бы скорей, пить хочу невероятно..."

И вправду, пить хотелось сильней и сильней. Сильней стала болеть и рука, словно в ней открылась еще одна рана. Роман ускорил шаг. Молодой осинник обступил его, земля была влажной, неровной, невысокая трава срасталась в пучки, то тут, то там мелькали поросшие мхом кочки.

"Лес, лес. Всюду лес", - машинально думал Роман, прижимая к животу ноющую руку, - "Какой он разный. Только что кругом были березы, а теперь молодое подлесье. А там за ним дубняк Желудевой Пади, а потом - старый, милый сердцу лес. Слава Богу, что я могу видеть все это. И так вот идти, идти, идти... Я ранен. Ничего, будет о чем вспомнить. Воображаю, сколько будет рассказано... Запомнить, запомнить все до мелочей, до деталей. Так, я иду по подлесью, вот кочки, вон ольха, вот мои брюки... Господи, все закапаны кровью... Кровь сочится, надо идти быстрее".

Он еще ускорил шаг.

Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу и приходилось перешагивать через них.

"Где же дубняк?" - беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам, - "Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг. Может я вышел северней, а там оно шире? Странно".

Он шел, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье все не кончалось.

Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили все те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.