Владимир Сорокин - Роман

Она быстро выбежала, прошуршав своим длинным платьем.

"Совсем как девочка," - заметил про себя Роман, проводив ее пристальным взглядом, - "Как, однако, в ней много всего".

Снизу заскрипели ступени винтовой лестницы и в двери показалась сутулая фигура Клюгина. Он вошел, держа в руке потертый фельдшерский саквояж:

- С добрым утром, господин победитель волков.

- Здравствуйте, Андрей Викторович! - весело откликнулся Роман, усаживаясь поудобнее в кровати.

Поставив саквояж на столик в изголовье, Клюгин взял стул, поднес к кровати и уселся совсем вплотную, так что большая голова его, возникнув перед лицом Романа во всех подробностях, заняла полкомнаты.

- Нуте-с, на что жалуемся? - произнесла голова положенную казенную фразу, глядя на Романа мутными, слегка насмешливыми глазами.

Не переставая улыбаться. Роман ответил в той же манере:

- Спасибо доктор, я абсолютно здоров.

Кривая улыбка тронула бескровные губы Клюгина, он вынул из кармашка потертого жилета серебряные часы, взял руку Романа и, склонив голову, стал шевелить губами.

Через минуту он убрал часы на место, со вздохом изнеможения раскрыл саквояж, достал деревянную слуховую трубку и приказал Роману:

- Ну-ка, задерите-ка рубаху

Роман выполнил приказание, а Клюгин стал слушать, уперев трубку в грудь Романа, повторяя "дышите", "не дышите".

Продолжалось это недолго. Клюгин убрал трубку и, умехнувшись, произнес в лицо Роману:

- Здоровы, как бык.

- Приятно слышать, - усмехнулся Роман в ответ.

- Да. Сердцу вашему годовалый бычок позавидует. Голова не кружится?

- Нет.

- Вы, батенька, потеряли порядком крови. Не много, но судя по ране довольно, чтобы продержать вас неделю в постели.

- Да что вы, Андрей Викторович! Зачем превращать все это в трагедию? Я же не Мцыри, в конце концов.

- Вы не Мцыри, это верно. Но рана на локте вовсе не пустяковая. Да, признаться, меня не потеря крови беспокоит.

- А что же?

- Дельце в том, что то четвероногое, коего вы изволили убить...

- А откуда вам известно, что я его действительно убил?

- Как откуда? Он же, голубчик, давно ободран и в виде шкуры покоится на пялках там, у сарая.

- А как он попал сюда?

- Куницын вчера вечером взял собаку и поехал на то место, где вас нашли. Она пошла по следу. Нашла и волка, и вашу шляпу. И даже кузовок с грибами. И лосенка дохлого.

- Вот оно что! - радостно удивился Роман и тут же пробормотал, Постойте... а отчего же Татьяна Александровна спрашивала меня только что убил ли я волка?

Клюгин равнодушно пожал плечами:

- Ну, кто ж ее знает. По-моему эта девица немного того... Все какими-то притчами изъясняется. А впрочем, кто по молодости не мудрил? Я вон в лаптях на лекции ходил, читал Григория Сковороду... А недельку вам полежать все-таки придется.

- Почему?

- Да потому что у этой канальи волка между зубами черт знает что. Гнилое мясо в натуральном виде. Раны я обработал как полагается, перевязку сменил теперь же. Но заражение крови - это заражение крови. Вам-то еще пожить хочется. А?

- Хочется! - засмеялся Роман.

- Ну и лежите тихо, - сухо проговорил Клюгин, - Вы теперь герой, Георгий Победоносец. Когда встанете, как раз слух о вас уже пройдет по всей Руси Великой. По всему болоту все заквакают: слава Воспенникову - победителю!

- Вы Андрей Викторович, неизменны, - Роман откинулся на подушку, Угостите папиросой.

- Bitte.

Клюгин достал папиросы, и они закурили.

- Скажите, какого черта вас понесло на этого зверя? - спросил Клюгин, доставая из саквояжа бинты, вату, склянку с мазью и ножницы.

- Он так отвратительно жрал лосенка, что я не выдержал.

- И бросились с ножом?

- И бросился с ножом.

- Удивительно, как он вас не загрыз.

- Я сам до сих пор не верю, что я убил его, а не наоборот.

- Мда... любопытно. Для нашей вялотекущей жизни это прямо подвиг... ну-ка, дайте руку.

Роман протянул Клюгину руку, и фельдшер стал развязывать повязку на локте.

- Мда! - усмехнулся Клюгин, - Значит, вот вам как все небезразлично.

- Не знаю, - пожал свободным плечом Роман, - Просто жалко было слабого. А волк так омерзительно жрал. Этот хруст... До сих пор в ушах стоит.

- Да я бы, если б даже ребенка он жрал, еще живого, и то б не вмешался. Одним мучеником меньше - и все тут.

- Уж вы-то конечно не вмешались бы, - пробормотал Роман, чувствуя знакомую брезгливость к Клюгину.

- Ну, правда, посудите сами, один жрет другого, так что ж с того? Волку надобно жрать кого-то. Он же не корова. Вы не набросились бы на корову, когда она жрала траву. А чем этот паршивый лосенок лучше? Или что, в вас эстетика, так сказать, восстала?

- Скорее этика, чем эстетика.

- Да какая к черту этика, это же четвероногие! - засмеялся Клюгин, ловкими, привычными движениями сматывая бинт. - Один жрет другого, потом сам дохнет, удобряет землю, из нее растет трава, которую, в свою очередь, жрет новый лосенок. Паскудный круговорот жизни. И нечего вмешиваться в него. Другое дело - инстинкт убийцы. Это ясно. Увидели дичь - погнались, убили. Это нормально, хотя тоже скучно. Но зачем объяснять это какой-то этикой, каким-то человеческим отношением? Сказали бы еще, что вам по-христиански стало жалко этого лосенка.

- А я именно это и хотел сказать. В каждом из нас живет автономная мораль, в каждом есть добродетель. И сострадание есть в каждом. Оно может проявляться как угодно и вкладываться в разные, казалось бы, пустяковые вещи. Макарий Египетский, к примеру, пожалел однажды попавшую в паучью сеть бабочку Это показалось ему торжеством греха над добродетелью. И он ее освободил. Конечно, если бы погибла бабочка, ничего бы не произошло, никакой трагедии. Но он проявил себя как homo sapiens. Как человек с автономной моралью. Называйте это христианством, буддизмом или просто добротой, как угодно. Во мне откликнулся мой нравственный закон, то есть - моя воля. Она и толкнула меня вперед... ух, как больно, - Роман поморщился, так как Клюгин в этот момент не очень милосердно отодрал присохший к ране бинт.

- Автономная мораль... добродетель... - морщась, Клюгин бросил старый, меченый кровью бинт на пол, - Да откуда вы точно знаете, что она обязательно в нас? Что доказывает это? То, что люди стараются до поры не убивать друг друга? Поверьте мне, милейший, объявите завтра о роспуске всех правительств, государственных учреждений, армий, об отмене всех законов - реки крови затопят землю. Потечет, потечет кровушка, и утонут в ней эти ваши "автономия морали", "добродетель", этические категории. Все утонет. Все.

- Тогда позвольте вас спросить, почему же эти злые и дикие, по-вашему, люди со времен Адама не только убивали, но и строили города, хранили культуру, объединялись в государства? Не является ли это доказательством того, о чем так просто написал Кант в "Критике чистого разума"?