Владимир Сорокин - Роман

Она всхлипывала, прижавшись к нему.

- Где твой отчим?

- У себя. Он приехал с пожара совсем потерянный, какой-то слабый. Он плакал, целовал меня. Он рассказал про твой поступок и был, как больной. Я так плакала, я так боялась за тебя... но что-то говорило мне, что все это было чудом и с тобой ничего не случится. Я верила.

- Это и было чудо, - улыбаясь, гладил ее по голове Роман, - чудо, чудо. И ты - чудо. Мое главное, мое самое большое чудо, которое будет длиться вечно.

Он взял ее лицо в ладони и решительно проговорил:

- Идем к нему.

Она вздохнула, на мгновенье смешавшись:

- Я... я опасаюсь за него. Он какой-то подавленный. Никогда не видела его таким. Он лежит у себя. Боже, мы погубим его!

- Не бойся, ничего не бойся, - твердо произнес Роман, поднимая ее за плечи с колен и вставая сам, - Мы должны пойти к нему немедля.

Она кивнула.

Держась за руки, они пошли к крыльцу и вдруг остановились: на крыльце стоял Адам Ильич.

Роман замер. Татьяна сжала его руку, словно держась за него.

Куницын смотрел на них.

Лицо его было спокойным и усталым. Старый шелковый халат был неряшливо распахнут, белая рубашка с расстегнутым воротом виднелась под ним. Прошло томительное мгновение общего молчания.

Наконец, Роман нарушил тишину:

- Адам Ильич...

Но Куницын предупредительно поднял руку, тяжело качнув головой:

- Не надо. Я все знаю.

И, секундою помедлив, продолжил своим глухим голосом, в котором теперь чувствовалась мягкость и некая усталость:

- Я ждал вас, Роман Алексеевич. И тебя, Танюша. Я все знаю... Пойдемте.

Он повернулся и скрылся в дверном проеме. После недолгого замешательства Роман и Татьяна последовали за ним и вскоре оказались в кабинете лесничего.

Здесь было сумрачно. Лишь огонек лампадки голубел перед иконостасом. Адам Ильич молча взял со стола спички и неторопливо стал зажигать свечи на двойном медном шандале, стоящим на краю стола.

- Я ждал вас, дети мои. Я знал, что это случится сегодня, - произнес он, задув спичку, - Я вижу все и знаю все. Я знаю, что вы пришли просить благословения. Знаю, что вы хотите быть вместе.

Он помолчал, с улыбкой глядя на них, потом подошел и, взяв Романа и Таню за плечи, сказал:

- Я счастлив. Сегодня - мой самый большой день, самый счастливый день. Сегодня, Таня, ты обретаешь свою половину. Человек, который просит твоей руки, - большой человек. Чудесный человек. Умный, добрый и бесстрашный. Он умеет любить сильнее, чем я. И я счастлив, что такой человек нашелся, что он нашел тебя. А у вас. Роман Алексеевич, я прошу прощения за мой идиотизм, за глупость стариковскую. И еще хотел сказать вам... но, нет, нет! После! Сейчас главное. Скажите мне Роман Алексеевич, любите ли вы Татьяну?

- Да, - ответил Роман, глядя в глаза Куницыну.

- А ты, дитя мое, любишь его?

- Да, - тихо и радостно ответила Татьяна. Куницын подошел к иконостасу, перекрестившись, задув лампадку, снял небольшую икону Богородицы и повернулся с ней к молодым.

Татьяна первая опустилась на колени.

Роман опустился следом.

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - произнес Куницын, подойдя к ним, Благословляю вас, дети мои.

Перекрестив иконой Романа, он поднес ее к его лицу. Роман поцеловал икону, заглянув в большие глаза Богородицы. Куницын перекрестил иконою Татьяну, и она тоже приложилась к ней.

Куницын водрузил икону на место, и долго зажигал лампадку, отвернувшись от молодых, которые, встав с колен и взявшись за руки, радостно смотрели друг на друга.

Когда Адам Ильич обернулся, лицо его было в слезах.

- Папа, что с вами? - шагнула к нему Татьяна, но он успокаивающе поднял руку и, достав из кармана халата платок, приложил к глазам, бормоча:

- Ничего, ничего, дитя мое. Это от счастья, все от счастья. Не обращайте внимания. Все, все, славно, славно.

Убрав платок, он поцеловал Татьяну в лоб, потом подошел к Роману и трижды по-русски поцеловал его.

- Вот и все, вот и славно, - бормотал он, обнимая их, - А я так волновался, что даже вот, руки дрожат!

Он поднял руку, пальцы которой действительно дрожали.

Радостно засмеявшись, он обнял Романа и Татьяну и, прижавшись своей большой седой головой к их головам, несколько мгновений стоял так, ничего не говоря.

- Я так счастлива, папа, - вдруг тихо произнесла Татьяна.

- И я, я счастлив, дитя мое, я донельзя счастлив! - заговорил Куницын, целуя ее, - Слава Богу, теперь все так хорошо, слава Богу!

Он перекрестился и, опустив глаза, сокрушенно покачал головой, взглянув на свой наряд:

- Господи, в чем я. Старый дурень! Дети мои, простите мою неряшливость и прошу вас, покиньте меня на минуту, я выйду к вам.

Не став спорить с ним и счастливо переглядываясь, молодые прошли в гостиную. Здесь все было как вчера, и Роману показалось, что он никуда не уходил. Та же самая вышивка лежала на кресле, возле которого дремал, свернувшись на полу калачиком, медвежонок. Почуя вошедших, он поднялся на лапы и, проковыляв к ним, стал их осторожно обнюхивать, пофыркивая и ворча.

Татьяна быстро присела на корточки и, обняв медвежонка, поцеловала его. Роман, тоже опустился рядом с ней на колени.

А она, словно девочка, обнимала смешно ворчащего медвежонка, шепча ему что-то детское, давно забытое Романом, отчего любовь и умиление переполняли его сердце, и он смотрел и смотрел на нее. Вдруг, оглянувшись на Романа, она смутилась и, словно девочка, бросилась к нему на грудь. Он обнял ее и замер, благоговейно ощущая всю прелесть и чистоту этого существа.

Медвежонок ворочался рядом, тыкаясь в их руки мокрым холодным носом.

- Я нашел тебя! - прошептал Роман в ее гладкие русые волосы, - Какое это чудо, что я нашел тебя.

Она молча улыбалась прижавшись к нему. Смеркалось. В гостиной становилось все темнее.

- Знаешь, мне немного страшно, - произнесла Татьяна.

- Отчего?

- Мне кажется, что это сон. Добрый, добрый сон. Я так давно хотела его увидеть, и вот теперь он пришел и я... я боюсь, что он вдруг кончится, и я проснусь.

- Я тоже думал об этом, - Роман крепче обнял, прижался щекою к ее голове, - Нет, нет. Это не сон. Мы все живые, мы можем умереть, можем жить. Вот это комната, этот милый мишка, этот лес - это все живое, и я верю, что это не сон. Хотя это так чудесно, что можно поверить, что все нам приснилось. Но я не верю.

- А я не хочу просыпаться.

Дверь открылась, и на пороге показался Куницын.

- Почему темно? Дети мои, где вы? - спросил он, входя.

Роман и Татьяна встали.

- Как вы можете без света? Сегодня надо много света, везде должен быть свет!

Он подошел к большой керосиновой лампе, висящей над потолком, и, чиркнув спичкой, зажег ее. Фитиль ярко загорелся, от белого плафона потек мягкий свет, осветивший Куницына.

Лесничий стоял в мундире полковника. Лицо его было торжественно, волосы и усы были гладко причесаны, в левой руке он сжимал белые перчатки. Подойдя к молодым, он коснулся ладонями их плеч: