Владимир Сорокин - Роман

И он так же повалился лицом в траву.

- Господи, за что нам позор такой! - кричала Ротатиха, - И горюшко, да и позор-то позорный! Ох, за что же это!

- Сами виноваты! - переговаривались в толпе, - Про муку упомнили, а Богородица-то и погорит!

Эти слова вдруг вывели Романа из забытья, он оглянулся и мгновенно принял решение. Увидя двух мальчиков, носящих бегом воду из колодца куда-то за горящий дом, видимо, пытающихся спасти дворовые постройки, он выхватил у одного из них ведро и вылил на себя. Студеная вода словно подстегнула его. Роман пробежал сквозь толпу и стал быстро приближаться к полыхающей избе.

Сзади раздались крики.

Он загородил лицо от невыносимого, растущего с каждым шагом жара и, вспрыгнув на горящее крыльцо, проник в сени. Здесь было адское пекло - у Романа перехватило дух, вода на его плечах мгновенно испарилась.

Пожар ревел над ним, уцелевшая часть кровли готова была упасть в любой миг. Пригнувшись и переступая через головни, Роман вошел в избу. Внутри было не так невыносимо, хотя и горело почти все, зато дым стоял плотный, как вата, и нещадно ел глаза. Роман силился рассмотреть что-то, но дым слепил, дышать было нечем. Зажмурившись, Роман двинулся в левый угол, где обычно в крестьянских избах размешался иконостас.

В это мгновенье сзади послышался треск, и вместе с грохотом жар и пламя ворвались в избу, кровля рухнула, проломив потолок возле двери.

Роман бросился в угол. Страшный жар пошел на него, волосы затрещали на голове и смертельный ужас безвыходности объял Романа. Он отвернулся от пламени и прямо перед своим лицом в красных всполохах разглядел икону Божьей Матери. Жар, навалившийся на него сзади, прижал к иконе, и глаза Владычицы-Троеручицы глянули ему в глаза.

- Спаси меня! - прошептал Роман, не видя ничего, кроме спасительных черных глаз и доверяясь им, как ребенок, всей душой, - Спаси меня!

Жар давил и жег сзади. Роман чувствовал, что горит и теряет сознание, но вдруг заметил движение одной из трех рук Богородицы: узкая рука словно качнулась вправо, и в этом знаке было спасение.

Роман схватил икону и, закрыв ею лицо, двинулся вправо, сквозь полыхающий ад.

- Спаси меня, спаси меня! - неслышно шептал он только Ей одной.

Впереди раздался грохот, потолок рушился, адское пламя надвигалось, лишало сознания. В отчаянии закрыв глаза, он прижался к стене, вдоль которой шел и вдруг, не почувствовав ее, стал падать куда-то на чьи то крепкие сильные руки...

Роман очнулся лежащим на траве под сенью ракит, сквозь серебристую листву которых проглядывало голубое небо.

Пахло колодезной водой, травой и дымом.

Роман повел глазами.

Вокруг молча стояли, сидели на траве знакомые и крестьяне. Все они смотрели на Романа и, как только он заворочал головой, - оживились.

- Вот и слава Богу! Слава Богу! - послышался голос отца Агафона, и его мягкие руки коснулись плеча Романа.

- Слава случаю и здоровью героя, - насмешливо произнес прямо над головой Романа Клюгин, и что-то мокрое и холодное легло на лоб.

- Ромушка, милый мой! - плакала тетушка,

- Все хорошо, все хорошо, - бормотал Антон Петрович.

- Подушку под голову положите! - громко распорядился Красновский. Сразу засуетилось несколько человек, и под головой Романа оказалась подушка.

Только теперь Роман заметил, что лежит под простыней.

Он выпростал из-под простыни руки и увидел, что они голые. То же самое было и с грудью и плечами. Роман приподнял простыню и обнаружил, что лежит под ней совершенно голый.

- Где икона? - спросил Роман.

Толпа расступилась и пропустила старуху с иконой.

- Вот, батюшка, - со слезами произнесла старуха, стоя возле ног Романа и показывая икону.

- Цела?

- Цела, цела, батюшка! - затряслась в плаче старуха, - Спасибо тебе, благодетель, спаситель наш!

Держа икону перед Романом, старуха опустилась на колени и склонила голову. Рядом с ней склонились в земном поклоне Степан Ротатый, его жена, отец-старик и дети.

- Дядюшка, дайте им денег, - проговорил Роман, найдя лицо Антона Петровича.

- Дадим, дадим!- сдержанно улыбаясь и с гордостью глядя на Романа, кивнул тот.

- Спаси, Христос, спаси Христос, - повторяла Ротатиха, не поднимая головы.

Клюгин сменил на голове Романа мокрое полотенце. Холодные капли потекли по лбу, щекам и шее.

- Я сильно обгорел? - спросил он Клюгина.

- Только одежда, - усмехнулся Андрей Викторович.

Но Роману и самому стало заметно, что руки и грудь были без ожогов, ничто не болело, только слегка кружилась голова. Роман приподнялся на локте с желанием посмотреть на догорающий дом, толпа стала расступаться, повинуясь его взгляду.

Мужики, бабы, ребятишки расходились в стороны. Роман видел уже кучу горящих бревен, два черных печных столба, как вдруг заметил, что кто-то остался из расступившейся толпы и стоит между ним и пепелищем.

Это был Куницын.

Он стоял в своей темно-синей форме и смотрел на Романа. Взгляд его был тяжелый, но какой-то потухший и нерешительный. Он был бледен.

Роман не успел открыть рта, как Куницын подошел к нему, опустился на одно колено и, обняв Романа за шею, поцеловал его. От неожиданности все, в том числе и Роман, потеряли дар речи. Куницын же встал и тяжелым шагом прошел к своей коляске, стоящей в стороне от дороги под березой.

Послышалась его негромкая команда, возница хлестнул лошадь и коляска покатилась.

- Остановитесь... Адам Ильич! - вскинулся Роман, обнажаясь до пояса, но было уже поздно.

- Догоните! Догоните его! - закричал Роман, но голова его закружилась, и он откинулся на подушку.

- Ромушка, Рома, мальчик мой! - тетушка обняла его и заплакала у него на груди.

- Догоните его! Я же должен был сказать... тетя... Петр Игнатьевич! О, Боже, вы же ничего не знаете...

Толпа с любопытством приблизилась к Роману, но Клюгин сердито осадил крестьян:

- Куда?! Пошли вон!

Толпа попятилась.

- Рома, едем, отдохнешь, едем, - бормотала тетушка, прикрывая Романа простыней.

- Верните, верните его! - повторял Роман, закрыв лицо рукой.

- Рома, голубчик, успокойся.

- Лидия Константиновна, поправьте ему компресс...

- Ромушка, поехали домой, здесь душно...

- Рома, милый мой, а может, к нам? - склонился к нему отец Агафон, - К вашим-то звон сколько по ухабам биться, а мой домик - вот он.

- Домой, домой, - просила тетушка.

Но Роман, отняв руку от лица, сказал:

- К Федору Христофоровичу.

Все согласились и не стали спорить.

- Вот и славненько, вот и ладненько! - забормотал батюшка, шурша рясой.

Романа прямо в простыне подняли и, прикрыв голову шляпой отца Агафона, посадили в экипаж Красновского.

Когда Федор Христофорович разместился напротив Романа, сидящий на козлах Савва уже разобрал вожжи, из толпы выбежала девочка лет двенадцати, быстро поцеловала Роману руку и тут же скрылась в одобрительно зашевелившейся толпе.